В Кэндлфорд!

Чудаки дяди Тома

Чтение вслух продолжалось и следующим летом, когда Лора снова проводила летние каникулы у кузин, и позднее, когда Кэндлфорд на несколько лет сделался ее вторым домом. Каждый день, когда двоюродных сестер удавалось уговорить пойти куда-нибудь или заняться чем-нибудь без Лоры, она стучалась в дядину мастерскую, слышала знакомый вопрос: «Кто там?», отвечала: «Фирма „Книжные черви“», получив разрешение, входила, садилась у распахнутого окна, обращенного на сад и реку, и читала, а дядя Том работал.

Часто чтение приходилось прерывать, потому что в мастерскую являлись заказчицы, иногда устраивавшиеся в особом мягком «кресле для клиенток», чтобы поболтать. В этом кресле сиживали и те, кто оказывался здесь не по делу, потому что у дяди было много друзей, которые любили заглядывать на огонек, проходя мимо, особенно в те дни, когда в газете печатали что-нибудь особенно интересное.

– Просто хотел узнать, что вы об этом думаете, – говорили они, и Лора замечала, что, какое бы мнение ни высказал дядя Том, оно всецело принималось гостем, так что перед его уходом нередко выдавалось за свое собственное.

По вечерам дядина мастерская превращалась в своего рода клуб для окрестных молодых рабочих, которые садились на перевернутые ящики, курили, беседовали, играли в шашки или домино. Дядя Том говорил, что ему нравится видеть вокруг себя юные лица, к тому же «клуб» удерживает молодежь от посещения паба. Появление рабочих служило для Лоры сигналом закрыть книжку и уйти; но, когда являлись дневные посетители, она спокойно сидела в своем углу, читая или пытаясь совладать с каверзной модной головоломкой «зубы негра». Лицо «негра» было заключено в округлый стеклянный футляр, а роль зубов исполняли маленькие металлические шарики, которые никак не получалось загнать в рот: вооружившись бесконечным терпением, еще можно было уговорить один, два или три задержаться между толстыми губами, но следующее же осторожное движение, предназначавшееся для того, чтобы поставить на место четвертый зуб, вновь выбивало изо рта все шарики. Лоре никогда не удавалось приручить больше трех шариков. Вероятно, она не проявляла должного упорства; куда интереснее было слушать взрослых.

У дяди Тома было много друзей. Среди них, разумеется, были его коллеги, городские ремесленники, заглядывавшие к нему, чтобы, как они выражались, скоротать время, обсудить новости или какие-нибудь деловые осложнения. А также бедняки, приходившие посоветоваться по какому-либо вопросу, попросить дядю подписать бумагу, принести ему что-нибудь из своего сада или просто отдохнуть и перекинуться парой слов. С Лорой мало кто разговаривал, только здоровались, но девочка долго помнила их лица и голоса, тогда как лица других людей, гораздо более близких ей, со временем потускнели в ее памяти. Но больше всего ей нравились те, кого Нелли называла «папиными чудаками». Например, мисс Конни, которая даже в августе носила толстую твидовую накидку и ботинки на толстой подошве.

– Отдайте Лоре свою накидку, сядьте и немного остыньте, – говорил ей дядя Том, когда на улице палило солнце и в мастерской было нечем дышать даже при широко распахнутых окнах.

– Нет. Нет, спасибо, Том. Не трогай, пожалуйста, накидку, Лора. Я ношу ее, чтобы держать позвоночник в тепле. Позвоночник следует неукоснительно беречь.

Мисс Констанс держала девятнадцать кошек в большом доме, где жила совсем одна, потому что не доверяла прислуге; ей казалось, что они будут вечно шпионить за ней. Иногда, пока она говорила, между полами накидки просовывалась кошачья лапка.

– Не волнуйтесь, мисс Констанс, – говорил дядя Том. – Вы непременно получите свои деньги в день квартальных платежей. Известное дело, некоторые адвокаты – мошенники, но мистер Стирфорт не из их числа. Никто не сможет помешать вам содержать кошек, ведь в своем доме вы полноправная хозяйка. И не обращайте внимания на слова миссис Хармер; хотя, уж простите меня, мисс Констанс, я полагаю, у вас их и так предостаточно. На вашем месте я бы не стал больше спасать котят; и, если вы не выносите служанок в доме, почему бы не нанять какую-нибудь приличную, респектабельную женщину, которая приходила бы раз или два в неделю немного прибраться? Такую же любительницу кошек, как вы. Нет, она их не отравит и не обворует вас. Благодарение Господу, воров в мире куда меньше, чем честных людей. И не волнуйтесь вы, мисс Констанс, иначе лишитесь всех ваших кошечек. Вы же знаете, кошку погубило любопытство.

Эта часто повторяемая шутка вызывала у мисс Констанс улыбку, благодаря которой несчастная полубезумная затворница, в которую она быстро превращалась, вновь становилась похожа на жизнерадостную, счастливую девушку, которая в те дни, когда дядя Том впервые подогнал ей по ноге грубые ботинки, танцевала ночи напролет и без устали охотилась с собаками.

Но даже мисс Констанс со всеми ее странностями было далеко до большого, тучного мужчины в темном плаще с пелериной и мягкой черной фетровой шляпе. Лоре сообщили, что этот человек – поэт, вот почему он так одевается и носит длинные волосы. Поэт навещал дядю по ярмарочным дням, явившись пешком из деревни под названием Айледон, что находилась в шести или семи милях от Кэндлфорда, отдувался, сморкался, вытирал лоб, после чего вытаскивал из нагрудного кармана какую-то бумагу и заявлял:

– Я должен прочитать вам это, Том.

И дядя Том отвечал:

– Значит, вы опять взялись за свое. О поэты!

Хотя Лора внимательно слушала, ей, к ее великому разочарованию, так и не удавалось до конца ухватить суть его стихов. В большинстве из них фигурировали орлы, но не такие, о которых она читала, парящие над горами и уносящие ягнят и младенцев; его орлы в мгновение ока превращались в Гордость или Ненависть; а если в его виршах появлялись цветы, он всегда выбирал самые противные, например, белладонну или руту. Однако эти поэтические строки, произносимые его глубоким, звучным голосом, звучали очень учено и величественно, и Лора утешалась тем, что дядя тоже не мог уловить в них особого смысла, потому что много раз слышала, как он говорит:

– Вы же знаете, я не знаток поэзии. Проза другое дело… Но в ваших стихах определенно есть напор и мощь. Это я точно знаю.

После чтения стихов они садились и беседовали о цветах, птицах и о том, что происходит в полях, потому что поэт любил деревенскую жизнь, хотя и не писал о ней. А иногда он рассказывал о своем доме и детях, хвалил жену за то, что она позволила ему одному уехать на целое лето за город, чтобы писать стихи.

– Показывает, что верит в вас как в поэта, – заметил однажды дядя Том, и поэт встал со стула и ответил:

– Верит, и ее вера оправдается, хотя, возможно, не при моей жизни. Потомки меня оценят.