В Кэндлфорд!

Лора, слегка присев, ответила:

– Нет, спасибо, сэр Тимоти. Благодарю вас.

После чего вышла через дверь, которую сэр Тимоти любезно придержал перед нею, прошла по длинному, гулкому каменному коридору, который вел к боковой двери, и была очень рада, что никого не встретила, потому что, когда она входила, лакей нахально дернул ее за волосы и предложил поцеловаться.

Очутившись в парке, Лора обернулась, окинула взглядом длинный фасад особняка с белыми зубчатыми стенами, его террасы, фонтаны и цветочные клумбы и подумала: «Слава богу, все позади. Навряд ли я когда-нибудь еще раз увижу это место». Но она ошиблась в своем предположении. Каждое утро в любую погоду в течение почти трех лет ей предстояло пересекать этот парк, проскальзывать через дребезжащие железные ворота и под высокими вязами, в которых шумели грачи, шагать к особняку.

Первые несколько дней Лора боялась, что никогда не освоится с новыми обязанностями. Даже в этом маленьком сельском почтовом отделении использовали, как ей казалось, ошеломляющее количество самых разных бланков, которые мисс Лэйн, любившая придавать своей работе таинственность, именовала по номерам, а не по названиям. Но после должной практики «A/B35», «K.21», «X.Y.13» превратились в «синий бланк сберегательного банка», «почтовый ордер», «бланк платежного поручения» и так далее, и вскоре Лора обнаружила, что без малейшего колебания вытаскивает из нужной ячейки требуемый листок и относит его мисс Лэйн, сидевшей за кухонным столом и подводившей балансы.

А марки! Однопенсовые и полупенсовые, уже знакомые ей по виду, в марочных листах по пять или десять штук, потные, нервные руки частенько рвали, а более дорогие, для посылок и телеграмм, хранившиеся в книжечке с картонными страницами, надо было просто аккуратно отсоединить, начиная от левого нижнего угла. А кассовый ящик с тремя деревянными полукруглыми выемками для золотых, серебряных и медных монет, по меньшей мере наполовину заполненными, даже отделение для соверенов и полусоверенов! Как много, должно быть, в мире денег! Вечером, пересчитывая выручку и кладя ее в черную лаковую шкатулку, которую потом надо было для маскировки завернуть в старую шерстяную шаль, отнести наверх и поставить на верхнюю полку одежного шкафа мисс Лэйн, Лора запускала пальцы в сверкающие золотые монеты. Порой в шкатулке появлялась банкнота, но казначейских билетов не было, потому что их не выпускали; в те дни было много золота, которое и служило платежным средством. По стране текли обильные золотые потоки, но к потокам этим имели доступ только везунчики. Самым низкооплачиваемым работникам в субботу вечером выдавался всего один жалкий полусоверен; люди, владевшие каким-либо ремеслом, могли рассчитывать на соверен и несколько серебряных монет.

Поначалу, давая сдачу, Лора пугалась, сомневалась и несколько раз пересчитывала деньги, но, хотя в школе ее совсем немного учили арифметике, считала она быстро, и эта часть работы вскоре перестала ее тревожить. К тому же ей доставляло удовольствие общаться с посетителями почты и нравилось, когда люди сами заговаривали с ней, особенно те, что победнее: они рассказывали ей о своих делах и иногда спрашивали у нее совета. Более важные особы сперва в присутствии мисс Лэйн не замечали девочку, а если почтмейстерша отсутствовала, требовали вызвать ее; но вскоре все привыкли к новому лицу, и однажды, когда Лора ушла в дом пить чай, один джентльмен-фермер[27] из соседней деревни даже поинтересовался, куда делась «та очаровательная юная особа, которая у вас тут была». Так на Лору была наложена печать признания, и, к счастью, это был единственный столь недвусмысленно выраженный комплимент. Дальнейшие расспросы подобного рода могли прийтись не по душе мисс Лэйн. Она любила Лору и была рада обнаружить, что окружающие ею довольны, однако, естественно, ожидала, что первое место в глазах своих клиентов будет занимать она сама.

Работа в небольших почтовых отделениях вроде того, в котором трудилась Лора, начиналась тогда в семь часов, с доставкой утренней почты, и заканчивалась вечером, с закрытием конторы; еженедельного неполного дня перед выходным не полагалось, и воскресенье тоже не было совершенно свободным, поскольку утром прибывала входящая почта, а вечером надо было подготавливать исходящую. «Рабский труд», как говорили Лоре служащие крупных почтовых отделений, нанятые непосредственно государством и работавшие по восемь часов в день. И были бы правы, если бы тогда люди жили в нынешнем темпе. В ту пору жизнь была куда более неторопливой; количество операций, совершавшихся в подобных сельских почтовых отделениях, было меньше, а их характер проще, еще не существовало головоломных бланков с инструкциями по заполнению, раздававшимися посетителям, не выплачивались государственные пособия, лишь ежеквартальные пенсии бывшим военным, которых в подобном месте было не больше трех-четырех. В течение дня бывали длительные спокойные промежутки, когда удавалось в относительной тишине поесть, либо можно было читать или вязать, а если служащих было двое, как в Кэндлфорд-Грине, выдавалась возможность выходить на свежий воздух.

А самое главное, здесь оставалось свободное время для общения с людьми. Вместо того чтобы в последний момент толпой нестись на почту, деревенские жители после обеда, неспешно пройдясь по лужку, заглядывали на почту, чтобы отправить письма, оставались поболтать и частенько приносили Лоре яблоко, грушу или букет цветов из своего сада. В конторе всегда стоял по меньшей мере один кувшин со срезанными цветами: розовыми мускусными розами, летом – турецкой гвоздикой и полынью, осенью – старомодными желто-рыжими девичьими хризантемами, в ту пору заполонявшими сельские сады.

Со временем Лора свела с этими постоянными посетителями более близкое знакомство. Письмо или телеграмма, которые они получали или отправляли, способствовали откровенности, после чего к девушке нередко начинали относиться как к старому другу, и она могла осведомиться у клиента, оправилась ли после родов его дочь в Бирмингеме, пошли ли на лад дела у сына в Австралии, не донимает ли жену астма, удалось ли мужу занять место, на которое он претендовал. А те, в свою очередь, спрашивали Лору, как дела у ее родных, делали комплимент новому хлопчатобумажному платью, которое она надела, или интересовались, нравятся ли ей такие-то цветы, потому что у них в саду этих цветов полно и они могут нарвать для нее букет.

Утреннюю почту доставлял из главной конторы в семь часов пеший почтальон, и первой обязанностью Лоры за день было вскрытие почтового мешка и сортировка его содержимого в одной из многочисленных надворных построек, которая в былые времена служила то ли прачечной, то ли пивоварней, то ли кладовой. Ныне это была маленькая, но удобная сортировочная контора, с обновленными полом и потолком и расставленными кругом столами, хотя из-за отсутствия иных отопительных приборов, кроме керосинки, зимой там бывало холодно.

Каждое утро почтальон, прибывший с почтой, оставался, чтобы отобрать те письма, которые разносил по деревням он сам; две письмоноши, доставлявшие корреспонденцию в отдаленные дома и на фермы, также сортировали ее самостоятельно. Та, что постарше, миссис Габбинс, деревенская старуха, носила лиловый капор, фартук и шаль. Эта раздражительная карга, едва буркнув «Доброе утро», редко произносила хоть слово, если только не назревал какой-нибудь местный скандал, и тогда она могла сделаться довольно многословной. Другой письмоноше было всего тридцать с небольшим, и ее приятные манеры являли полную противоположность неприветливому обхождению миссис Габбинс. Звали эту женщину миссис Мэйси, и подробнее о ней будет рассказано ниже.

Утренний почтальон, Томас Браун, коренастый мужчина с седеющими волосами, насколько было известно, всегда вел тихое, респектабельное существование. До определенного времени он проявлял большой интерес к местным делам и обладал таким здравомыслием, что иногда его просили рассудить какой-нибудь спор. Браун не пил, не курил, и единственным общепризнанным его пороком была привычка ворчать, особенно по поводу погоды, которой, по его убеждению, заправлял некто испытывающий особую неприязнь к почтальонам.

Однако незадолго до того, как с ним познакомилась Лора, Браун побывал на собрании ривайвелистов[28] в часовне и обратился в их веру, так что люди, раньше караулившие его во время обхода, чтобы посоветоваться о своих мирских делах (сколько, например, можно спросить с хозяина гончих за тех трех куриц, которых утащил ночью старый фокс, или за капустное поле, потоптанное охотниками), теперь почти бежали, завидев его приближение, чтобы он не задавал им неуместных вопросов об их душах.

– Что с вашей душой? – бесцеремонно спрашивал Браун любого случайно встреченного знакомого или осведомлялся напрямик: – Вы уже нашли спасение?

На подобный вопрос любой человек мог лишь промямлить что-нибудь с глупым видом.

Любой, кроме мисс Лэйн, которая на заданный серьезным тоном неожиданный вопрос: «Мисс Лэйн, вы христианка?», высокомерно ответила:

– По-моему, вас совершенно не касается, христианка я или нет, но если вам так хочется это знать, я христианка в том смысле, что живу в христианской стране и стараюсь строить свою жизнь в соответствии с христианским учением. Истолкование догм я оставляю тем, кто лучше в этом подкован, и вам советую то же.

Последние слова представляли собой тонкий выпад, потому что Браун недавно стал местным проповедником, но еще не освоился в этой роли; посему он лишь покачал седой головой и печально проговорил:

– Ах, вижу, вы еще не обрели Христа.