В Кэндлфорд!

– Счастливо, Лора! До свидания! – кричали они. – Смотри, будь паинькой, в добрый путь!

И девочка, обернувшись, чтобы улыбнуться им на прощанье, старалась делать вид, будто ее не слишком волнуют ни недавно сшитое платье, ни шляпка, ни привязанный к заднему сиденью новенький чемоданчик с ее инициалами.

Тележка покатила по улице, и все больше женщин стали выглядывать из дверей, чтобы выяснить, почему столь ранним утром в деревне уже слышится стук колес. Ни угольщика, ни рыботорговца сегодня не ждали, пекарь должен был прибыть лишь через несколько часов, а появление любого другого колесного транспорта всегда рождало в этой уединенной деревушке легкую сенсацию. Увидев Лору с ее новым чемоданом, хозяйки, остановившись на порогах, махали ей вслед и, прежде чем повозка свернула с разъезженной улицы на проселок, начали собираться небольшими группками.

Лорин отъезд, кажется, вызвал в Ларк-Райзе настоящий переполох. Не потому, что там редко можно было увидеть юную девушку, отправляющуюся в большой мир, чтобы отныне самой зарабатывать себе на жизнь, – нет, все ларк-райзские девочки покидали для этого родной дом, и некоторые из них в гораздо более раннем возрасте, чем Лора, однако обычно они уходили пешком, неся узелок с вещами, или же их отцы накануне вечером на тачках отвозили сундучки дочерей на железнодорожную станцию в ближайшем городке, тогда как для переезда Лоры наняли трактирщикову пони с тележкой.

Причина, разумеется, была в том, что Кэндлфорд-Грин, хотя и отстоял от Ларк-Райза всего на восемь миль, располагался не на той железнодорожной ветке, которая проходила через ближайший городок, и добраться туда поездом можно было только с двумя пересадками и длительным ожиданием на узловой станции; тележка же придала Лориному отъезду оттенок новизны – тут «было о чем покалякать», как выражались местные жители. В начале тысяча восемьсот девяностых годов в подобных захолустных уголках ценилась любая новая тема для разговоров.

Лоре исполнилось четырнадцать с половиной лет, и ее толстая коса, раньше свисавшая вдоль спины, тем утром была уложена вокруг головы и завязана широкой черной лентой с бантом на затылке. Когда впервые стало известно, что она пойдет работать на почту в Кэндлфорд-Грин, ее мама задумалась, не сделать ли дочери модную взрослую прическу со шпильками, но, когда увидела за стойкой Шерстонского почтового отделения девушку с косой, уложенной вокруг головы и украшенной бантом, решила, что и Лоре следует причесаться точно так же. Посему была куплена лента – само собой, черная, ибо, по маминому утверждению, яркие ленты, предпочитаемые большинством деревенских девушек, придавали последним сходство с лошадьми, которым перед ярмаркой заплели гривы и украсили их лентами. «И не забывай почаще протирать ее губкой и гладить, – велела Эмма дочери, – ведь она стоила немалых денег. А когда будешь покупать одежду, всегда выбирай самое лучшее, что только сможешь себе позволить. В конце концов вещь обязательно окупится». Однако Лоре в тот миг было невыносимо думать о маме; слишком недавно они расстались.

Поэтому она стала думать о своем новом чемодане. В нем, помимо повседневных предметов одежды и дорогих сердцу сокровищ, в том числе коллекции засушенных цветков, пряди светлых волос самого младшего братишки и подаренной ей Эдмундом однопенсовой тетрадки с надписью «Лорин дневник», где она обещала делать ежевечерние записи, лежали три вещицы, которые мама называла «исподними», сшитые из плотного белого миткаля и отделанные связанной крючком каймой.

– Ни один из моих детей, – частенько говаривала Эмма, – не выйдет в люди без приличного гардероба. Я лучше буду голодать!

И вот, когда пришло время собирать Лору в Кэндлфорд-Грин, миткаль, который мама время от времени потихоньку приобретала, был извлечен из-под спуда, раскроен, сшит и отделан каймой, которую она вязала месяцами.

– Я ведь говорила тебе, что когда-нибудь он пригодится, – сказала мама, но по ее лукавой усмешке Лора поняла, что материя с самого начала предназначалась именно для нее.

Лорин отец изготовил и отполировал деревянный чемодан, который украсил ее инициалами, образованными яркими латунными шляпками гвоздей; в глубине чемодана лежала завернутая в папиросную бумагу новенькая полукрона, которую он подарил дочери.

Содержимое чемодана, одежда, которую носила Лора, ее молодость, здоровье, скудное образование плюс курьезная подборка обрывочных знаний, почерпнутых ею в книгах, были единственным ее достоянием. Снаряжая дочь в дорогу, родители сделали для нее все, что могли. Теперь кроме Лоры у них было четверо младших детей, о которых нужно было заботиться. Ее будущее должно зависеть от нее самой и от того, какие возможности ей представятся. Но Лора не догадывалась о скудости своего жизненного багажа и не страшилась простиравшегося перед ней отдаленного будущего – той долгой череды лет, в течение которых может случиться все что угодно. Девочка не могла вообразить себя замужней или старой, и уж тем более ей казалось немыслимым, что она когда-нибудь умрет.

Все сомнения, которые испытывала Лора, касались ближайшего времени: ей, до сих пор знавшей лишь собственный коттедж и дома нескольких родственников, предстояло поселиться под чужой крышей, поступить на службу и получать за нее плату, а службе этой прежде еще научиться. Девочка очень боялась, что не поймет, чтонадо делать, что где искать или будет допускать ошибки и прослывет бестолковой.

Правда, кэндлфорд-гринская почтмейстерша была не чужим человеком, а старинной маминой подругой детства. Лора несколько раз бывала в ее доме, и мисс Лэйн ей понравилась, а она как будто понравилась мисс Лэйн. Но это, кажется, лишь усложняло новые отношения. Должна ли она относиться к мисс Лэйн как к старому другу семьи или исключительно как к начальнице? Мама, когда Лора обратилась к ней с этим вопросом, рассмеялась и сказала:

– Боже, благослови это дитя! Вечно-то она в тревогах! О чем тут вообще беспокоиться? Просто будь сама собой, и Доркас, я уверена, тоже будет сама собой. Хотя, если уж на то пошло, пожалуй, лучше тебе впредь не звать ее кузиной Доркас. Это было в порядке вещей, когда ты приезжала в гости, но теперь правильнее будет обращаться к ней «мисс Лэйн».

Когда тележка свернула с разъезженной дороги, огибавшей деревню, на проселок, Лорин отец подхлестнул пони. Он был не из терпеливых, и на его вкус проводы затянулись.

– Что за народец! – пробормотал он. – В этой деревне даже повозку на день нельзя нанять, не вызвав шумиху!

Однако его дочь считала, что со стороны соседей весьма любезно желать ей на прощанье всего хорошего. «Езжай, становись богатой и толстой, – посоветовала добрая старая миссис Брэби, – и, чем бы ты ни занималась, не забывай своих домашних». Богатой Лора, наверное, никогда не будет (положенное ей для начала жалованье, полкроны в неделю, не оставляло возможности для сбережений), а уж толстой и подавно: это казалось высокой, долговязой («вылитый кузнечик – одни ноги», – часто говаривали соседи) четырнадцатилетней девице еще более невероятным; но своих домашних она не забудет: это Лора могла обещать твердо.

Девочка обернулась и устремила взгляд за зеленые пшеничные поля, к скоплению серых коттеджей, среди которых был и ее дом; представила, как мама гладит белье, а младшие сестренки играют у порога, и задумалась, будет ли ее любимый брат скучать по ней, когда возвратится из школы, не забудет ли поливать ее садик и давать ее белому кролику Флоризелю вдоволь зеленых листьев, пожелает ли прочесть ее новый дневник, который Лора ему пошлет, или сочтет его чепухой, как иные литературные творения сестры.

Однако был май, и теплый ветер скоро осушил девочке глаза и успокоил припухшие веки; придорожные откосы были усыпаны мелкими весенними цветочками, которые Лора так любила, – звездчаткой, чистотелом и вероникой, которую она знала под названием «глаза ангела», а где-то в уже зазеленевшей живой изгороди пел черный дрозд. Кто будет грустить в такой день! В одном месте Лора увидела на лугу первоцветы и попросила отца остановиться и подождать, пока она соберет букет, чтобы преподнести его мисс Лэйн. Вернувшись на место, девочка зарылась лицом в большую благоухающую охапку цветов, и с тех пор запах первоцветов всегда напоминал ей о том майском утре.