В Кэндлфорд!

Лора обрадовалась, когда узнала, что его жена тоже обратилась в ривайвелизм, ибо за пределами своего дома почтальон почти не встречал сочувствия. Его точка зрения была девочке вполне понятна. Браун, как ему казалось, нашел бесценное сокровище, которым могло бы обладать все человечество, если бы захотело, и мечтал поделиться им с другими. Жаль только, что сам старик являлся слишком неудачной рекламой того духовного перерождения, которого он желал и для всех остальных. Выражение его лица и голос, когда он рассуждал о божественной любви, не просветлялись и не смягчались, и, хотя ныне Браун провозглашал себя главнейшим из грешников, его жизнь внешне всегда была настолько образцовой, что в ней не произошло никаких внезапных перемен, которые могли бы проиллюстрировать и подкрепить его новую веру. Мало того, он остался таким же ворчуном и придирой.

Но, во всяком случае, у него хватило мужества поступать в соответствии со своими убеждениями. Лора обнаружила это, когда один из высокопоставленных чиновников посетил почтовую контору с инспекцией. Официально он считался очень важным человеком и прибыл в станционном фургоне, одетый в цилиндр и безукоризненную визитку. Проинспектировав контору и высказав несколько критических замечаний, не слишком суровых, ибо дело действительно было поставлено весьма хорошо, а приятное чаепитие после осмотра сгладило все шероховатости прежде, чем они успели возникнуть, чиновник объявил, что ему необходимо увидеть почтальона Брауна и переговорить с ним насчет выемки писем из ящиков. Лора, тихонько разбиравшая вечернюю почту, не могла удержаться, чтобы не прислушаться к их беседе.

– Я слыхал, – начал инспектор пронзительно-визгливым школярским тоном, – у вас имеются возражения против этой новой выемки по воскресеньям.

Почтальон (сдержанно, но не испуганно):

– Да, сэр, имеются.

Инспектор:

– На каком основании, могу я спросить? Ваши коллеги дали свое согласие, к тому же за нее полагается надбавка. Ваше дело, любезный, выполнять обязанности, возложенные на вас департаментом, и я советую вам для вашего же блага немедленно отозвать свое возражение.

Почтальон (твердо):

– Не могу, сэр.

Инспектор:

– Но почему, любезный, почему? Что вы обычно делаете воскресными вечерами? Нашли подработку? Ведь если так, то предупреждаю вас, что работа по совместительству противоречит правилам.

Почтальон (мужественно и с чувством):

– Моя работа в воскресный вечер, сэр, состоит в том, чтобы поклоняться моему Создателю, который Сам установил закон «Помни день субботний[29], чтобы святить его», и я не могу пойти против него, сэр.

К тому времени Браун уже трепетал. Он понимал, что его место и пенсия, которую он уже почти выслужил, висят на волоске. Старик вытащил большой носовой платок, красный в белый горошек, и вытер лоб. И все же в нем ощущалось некое достоинство, далекое от его обычного поведения.

Чиновник же предстал в не столь выгодном свете. Его непринужденные, светские, повелительные манеры как ветром сдуло, и в его словах засквозило гадкое ехидство:

– Полагаю, это почитание отнимает у вас много сил! Лучше занимайтесь-ка той работой, которая обеспечивает вам хлеб с маслом. Сейчас можете идти. Я сообщу ваше мнение кому следует, а о дальнейшем вас известят позднее.

После того как Браун вышел, скромно проговорив: «Всего хорошего, сэр», чиновник, обращаясь к Лоре, заметил:

– Вот вздорный старик! Знаю я таких, как он. От них одни неприятности. Но он поймет, что ему со своим воскресным псалмопением придется подстраиваться под работу.

Однако выяснилось, что мистер Кокрен, несмотря на свое высокое положение, отнюдь не всемогущ. Наверху к почитанию субботнего дня отнеслись гораздо благожелательнее, а возможно, за старика заступился старший почтмейстер, который и сам не чурался псалмопения, поскольку спустя несколько недель Браун был освобожден от воскресной работы. Другие почтальоны с удовольствием производили выемку за него, поскольку это давало им небольшую прибавку к жалованью, а он продолжал увеличивать и без того огромное количество еженедельно проходимых им миль, кочуя со своими проповедями по маленьким сельским часовням.

Дважды в год из Кэндлфорда для проверки отчетности приезжал старший почтмейстер и производил генеральную инспекцию. Официально этим визитам полагалось быть неожиданными, чтобы иметь возможность выявить нехватку наличных или пренебрежение служебными обязанностями, но мистер Раштон и мисс Лэйн были в таких отношениях, что утром в день намечавшегося визита старший почтмейстер сам подходил к телеграфному аппарату и собственноручно передавал сигнал Лоре: «Пожалуйста, передайте мисс Лэйн, что сегодня днем я посещу ее с неожиданным визитом».