– По-моему, у меня воды отошли! – Баблс согнулась практически вдвое.
– Что это значит? – озадаченно спросила я.
Я прожила в Пряничном домике три месяца, и за это время никто ни слова не сказал о том, что случается во время перехода. Из клиники девушки возвращались молчаливые и не хотели делиться подробностями.
– Значит, что ребенок скоро выйдет. – Баблс кусала губы.
– Я сбегаю за помощью. – Я шагнула к двери.
– Нет! – тихо сказала она. – Я рожу этого ребенка прямо тут. А потом мы вместе выпрыгнем из окна и отправимся домой.
Лоретта осуждающе цокнула языком. Она явно считала, что Баблс сошла с ума.
– Я же говорила, что не отдам ребенка этим чокнутым монашкам, и я не шутила. – Лицо у нее было серьезное, взгляд ясный. – Моя бабушка была повитухой в своем приходе. Я уже украла чистых лоскутов, салфеток и ножницы – посмотрите у меня под матрасом.
Джорджия Мэй подняла левую сторону матраса, открывая запасы Баблс.
– Баблс, это сумасшествие. Ты не можешь сама родить. – Я скрестила руки на животе.
– На родине женщины уходили в буш, рожали в одиночку и возвращались с младенцем. Я тоже могу. Я так и сделаю, – сказала она, скривившись от боли.
Чего она не сказала, так это того, что в тех далеких африканских деревнях женщины часто умирали при родах. Я читала о бедных странах в учебниках по мировой истории и понимала, как это опасно. Не говоря уже о том, что будет, если мать Маргарет узнает, что мы помогли Баблс. Она могла позвонить миссис Шапиро, и я потеряла бы стипендию.
Мы с Лореттой переглянулись, не имея ни малейшего понятия, что делать. Но тут Джорджия Мэй подошла к Баблс и начала поглаживать ее по спине. Боль накатывала примерно каждые десять минут, и каждый раз Джорджия Мэй делала глубокий вдох и медленно выпускала воздух, знаком показывая Баблс делать то же самое, пока они не нащупали ритм. Я тоже наконец пришла в себя и, сложив одеяла, подоткнула ими дверь, чтобы снаружи ничего не было слышно. А еще это должно было помочь, если мать Маргарет вдруг заглянет на наш этаж.
– Выключите свет, – скомандовала Баблс. – Пусть лучше думают, что мы спим.
В темноте мы трое устроились вокруг Баблс.
– Ты уверена? – прошептала Лоретта.
– Златовласка, я вообще не хотела сюда приезжать. Я здесь только потому, что мой папа – пастор нашей церкви, – Баблс прикусила губу, словно сказала больше, чем собиралась.
Мать Маргарет строго-настрого велела нам не сообщать друг другу личную информацию. Обычно мы соблюдали этот местный код молчания, но тут Баблс закатила глаза и сказала:
– К черту! Вы здесь мне почти как семья, я хочу, чтобы вы знали, кто я. – Она обвела нас взглядом и опустилась на подушку.
И все время, пока ее мучили схватки, Баблс разговаривала. Ее голос отвлекал меня от происходящего, да и ей самой наверняка тоже так меньше было страшно. Она рассказала нам, что ее мать идеальная первая леди, вся такая чопорная и правильная, и каждое воскресенье она подает пример всем прихожанам, являясь в церковь в нарядной шляпке и хорошем платье. Баблс послали в этот дом, чтобы ее ошибка не позорила родителей перед их драгоценными прихожанами.