– Нет, это я умер, мамочка. И хочу забрать тебя с собой. Мне так скучно, мамочка.
– Я умер, умер, умер, мамочка. Я умер, умер, умер.
– Я умер.
Ольга встала на четвереньки и на ощупь поползла, не разбирая дороги, лишь бы подальше от проклятого окна, словно именно здесь скопилось зло, здесь его источник, и нужно отсюда убраться – так будет безопаснее.
– Ты куда, мамочка? А как же я?
Нет, это не Степка. Это не ее сын. Это нечто мерзкое, нечто пустое и черное, нечто потустороннее. Нечто. Оно хочет свести Ольгу с ума, а то и вовсе убить.
Убить.
– Я умер, мамочка.
– Мамочка! Мамочка! Мамочка! Мамочка! Мамочка!
Он был одновременно всюду.
– Мамочка! Мамочка! Мамочка! Мамочка! Мамочка!
От него не уползешь.
– Мамочка!
Как в один миг самое ласковое, самое теплое на свете слово может стать самым ненавистным. Ольга с этой «мамочкой» некогда прошла все стадии:
– ожидание: когда сын еще не умел разговаривать;
– умиление: когда научился-таки;
– привыкание: когда стала слышать его по сотне раз в день;
– боль: когда Степки не стало.
И вот теперь новое – ненависть. Когда нечто потустороннее, измываясь над Ольгой, издеваясь над Ольгой, зовет ее мамочкой.
– Я не мать тебе! Не зови меня так!