Женщина споткнулась, распласталась на полу.
– Тебе больно, мамочка? Хочешь, подую?
Ольга не успела ответить. Ее обдало холодным, нет – ледяным воздухом. Колючим и мертвым.
Ольга заплакала. Тихо так, как могут плакать лишь обессиленные. Уже не можешь рыдать, всхлипывать, размазывать по щекам слезы, шумно сморкаться в конце. Три трусливые слезинки покатились из глаз Ольги и замерли на середине щек, боясь двинуться дальше.
Женщина медленно и почти бесшумно втянула в себя воздух. Это вместо всхлипа. Показалось, что наполнила себя темнотой. Внутри стало так пусто. Отступил даже страх.
Ни-че-го. Лишь безразличие.
Ко всем.
Ко всему.
Умирать так умирать.
Значит, пора. Значит, зря она от смерти бежала.
Избавление близко. До искупления далеко.
Ольга неторопливо поднялась, выставила перед собой руки, готовясь раздвинуть сгрудившуюся вокруг нее темноту, и, шумно шаркая ногами, – отяжелели, не разбирая пути, на ощупь пошла к выходу.
Избавление близко.
Еще немного.
Еще чуть-чуть.
В голове шумело:
– Отдайся ему. Отдайся ему. Отдайся ему. Отдайся ему.
– Отдайся мертвецу, подчинись, пусть сломает тебя до конца. Сколько можно прятаться под одеялом?
Ольга нашарила в темноте замок, тот поддался с большой неохотой. Дверь распахнулась, и сразу посветлело. Настолько, насколько бывает светло зимней лунной ночью. И пусть луна лишь прибывала, ее сияния хватало, чтобы посеребрить великие снега, раскинувшиеся вокруг избы, отразиться от них и с небывалой, чуточку неправдоподобной силой и яркостью оттолкнуться, осветив все вокруг.
Ольга осмотрела двор, затем лес, выискивая мертвеца. Пора посмотреть смерти в лицо. Но мертвеца нигде не было.