– На спине будто монетки.
Он ушел в свою комнату, свернулся калачиком на заправленной постели и не заметил, как уснул.
8
Он сложил в рюкзак нож, кусок проволоки и полбутылки водки из запасов дедушки. Что делать с водкой, не совсем представлял. Мало ли. Подумал и взял спички. Ладно уж, больше дурака не сваляет.
Утро обступило и ослепило. Ноги били тропу. Руки резали воздух.
Камни были согреты, и согрета была зеленая вода. Полоска черного ила обозначилась на песке – хрупкая граница на пути из одного мира в другой. А пограничники были слабыми – всего-то бурые лягушки.
Он разбивал норки ножом и все пытался отодвинуть камень. Но тот врос в землю, а земля приросла к нему. Они были едины – камень, берег и воздух.
И, наверное, эта зеленая вода тоже была с ними.
Водку вылил в раскуроченную норку. Понюхал из горла и с отвращением зашвырнул бутылку далеко в озеро. По воде поползли круги.
Он стоял и смотрел. На воду. На круги. На черную полосу. Стоял неподвижно и ни о чем не думал. Стоял так долго, что голова стала легкой, как воздушный шар, – сквозь нее продувал ветер и проходили неясные звуки – плеск, писк, жужжание, шелест.
И стал он как зеленая вода, как камень и как песок.
А потом увидел их. Медянки грелись на солнце. Кирпичные спинки, треугольные головки. Обе смотрели на него.
Он медленно пошел прямо на них.
А они не шевелились, и глаза их были удивленно-круглые, как у игрушечных медведей.
Медленно-медленно, как зеленая вода, как песок…
Тонкие языки пробовали воздух на вкус. Они и его пробовали, слизывали невесомые человеческие молекулы. И теперь это были их частицы, их улов.
Медянки.
Он резко протянул руку и схватил змею за голову. Вторая сразу исчезла.
Круглые глаза уставились на охотника. В них не было страха. Вокруг блестящих черных зрачков искрились рыжие лучи. Как затмение…