Потом было море. Впервые увиденное и впервые нарисованное. Зелень и золото, синий и голубой, капля густых чернил. И счастье – смешивать.
Толстый Родя неуклюже тыкал пяткой в воду и передумывал плескаться – было холодно. Мама и папа угрюмо сидели на берегу. Рядом качался от ветра надутый круг, прижатый камнем.
– Мама, краски!
– Возьми карандаши.
Что ж, карандаши… хоть что-то. Много мелких штришков – поверх друг друга, многослойное нагромождение, долго, до самого ужина…
– Господи. Ему хоть что-нибудь интересно?
С тех пор Родю уже ничего не интересовало. Только краски и карандаши. Это потом он откроет, что есть еще фломастеры, шариковые ручки, мел, уголь, кусок кирпича, грязь из лужи и просто запотевшее стекло, по которому можно водить пальцем. Но сначала только краски. И краски были – жизнь.
А дети играли. Дети ломали игрушки и неумело лепили снежки, они дрались и капризничали, ласкались и упрямились.
Родя был послушный мальчик. С ним не было проблем. Кроме одной. Приговор, прозвучавший в безликом кабинете и подкосивший маму надолго. Аутизм.
2
– А вы пробовали научить?
– Бесполезно.
Молчание. Шорох бумаги.
– Мм… видите ли… я не вижу проблемы в рисунках. Знаете, вообще по детским рисункам можно составить психологический портрет. А тут… скорее, он просто слишком талантлив для своего возраста. Но вот общение…
– Да-да!
Снова шорох. Родя понял – они смотрят на тигра. Он и сам любил смотреть на него. Это уж было выше его сил. Он поднялся с пола и открыл дверь.
– Мама.
– Родя, я же сказала – подожди.
Человек сидел в кресле. Он был высокий и худой, похожий на сухое дерево. Мелкие серые волосы облепляли вытянутую голову. На узком носу нависали тяжелые очки в коричневой оправе.
– Родя, поздоровайся. Это Иван Саввич. Он доктор.