– Пойдем за мной, – сказал он, свернул с дороги и нырнул в самую гущу пшеницы.
Не ожидавший такого поворота, кот подскочил на месте и вытаращил глаза. Через секунду опомнившись, он помчался следом за хозяином. Чтобы не потерять Дэвида в густых зарослях, Льюис потребовал взять его на руки и усадить на плечо.
– С одной стороны, сходить с дороги опасно, ведь если ничего не изменится, то мы можем ее не найти, но, с другой стороны, мы и так застряли, поэтому нужно рискнуть и выйти за пределы шаблона. Согласен?
– Мяу, – подтвердил кот.
Грунтовка сменилась пшеницей, а путники непреклонно продолжали двигаться вперед, не имея ни малейшего понятия, что ждет их впереди. Выросшие до невразумительных размеров колосья периодически били Дэвида по лицу, чем вызывали его соответствующее негодование и тихое хихиканье кота, выражающееся в непонятных для человека звуках. А ведь Дэвид мог сдаться и вернуться в город или даже воспользоваться часовней, чтобы покинуть Альтеру. Сидел бы сейчас тихо-мирно и попивал кофе с книгой в руках, но разве в этом был смысл? Он действительно больше не хотел бежать, хоть ему и было чертовски страшно. Страх – это нормальное чувство, он, как и боль, защищает нас, помогая определить опасность и, самое главное, правильно отреагировать на сигнал. Тот, кто говорит, что ничего не боится, – лжец и трус, ведь принять свой страх гораздо более мужественно, чем отрицать его.
Дэвид понимал это, как и то, что прошлое, сокрытое от посторонних глаз и самого себя, словно медленно действующий яд, отравляет душу и разум, отчего он представляет собой не более чем бледную копию человека, которым мог бы быть.
– Мне кажется или колосья становятся ниже? – через какое-то время заметил Дэвид и был абсолютно прав.
Чем дальше они удалялись от дороги, тем быстрее поле возвращалось к своему первозданному виду.
В тот момент, когда Дэвид решил вырваться за пределы однообразного цикла, в котором мир переставал соответствовать законам логики, удача наконец повернулась к ним с Льюисом лицом.
Если бы он знал, что случилось с теми, кто не свернул с дороги, то ужаснулся. С каждым проделанным километром они лишались крупицы рассудка, позволяя безумию пустить мощные корни внутри разума. Желание достичь цели именно этим путем становилось навязчивой идеей, от которой они попросту не могли отказаться.
И потому, несмотря на голод и усталость, копии Дэвида и Льюиса, не замечая ничего вокруг, через не могу продолжали переставлять гудящие ноги и лапы. А пшеница тем временем становилась все выше и шире, пока в какой-то момент не превратилась в монолитную стену без единого просвета. Заметили ли они это? Нет. Их взор, затуманенный безумием, был направлен только вперед.
– Ничего, Льюис, – говорили многие копии Дэвида. – Перед рассветом ночь особенно темна.
Сложно спорить со столь глубокой мыслью, да только ни у кого нет никаких гарантий дожить до рассвета.
Стены пшеничного коридора стремились сомкнуться, отчего проход становился уже, пока в один прекрасный момент все не заканчивалось смертью.
Но, к счастью, наши Дэвид и Льюис смогли вовремя вырваться. Теперь они шли по самому обыкновенному полю пшеницы, где далеко впереди можно было разглядеть родной дом мистера Розена, а правее метрах в трехстах от него – высокое ветвистое дерево, которому на вид было более сотни лет.
То ли в голове ожили смутные воспоминания, то ли Дэвид на самом деле услышал тихую музыку, звучащую со стороны дерева.
– Это дуб! Что думаешь, дружок? Рискнем слегка изменить маршрут? – спросил мистер Розен, глядя на кота.
Льюис плюхнулся на землю и задумался. Чтобы как можно лучше расслышать происходящее возле дерева, его особо чувствительные локаторы настроились на нужную частоту. Ожидая решения мудрого товарища, Дэвид стоял, не шевелясь и даже стараясь не дышать, чтобы не засорять эфир посторонними звуками.
Без какого-либо предупреждения Льюис сорвался с места и пулей помчался к дубу. Колосья пшеницы, потревоженные кошачьей прытью, трепыхались, словно толща воды, рассекаемая акульим плавником.
– Это вообще нормально? – разведя руки в стороны, поинтересовался Дэвид. – Хотя кого я спрашиваю.