Без гипса стало гораздо лучше. Конечно, теперь нужно было разрабатывать руку, но зато Дороти наконец почувствовала, что у нее их действительно две. Правда, это была единственная радость за последнее время. В остальном ее не покидало чувство апатии и нежелание общаться с другими людьми.
Две прошедшие недели она успешно прикидывалась больной только для того, чтобы не возвращаться в магазин. Среди людей ей приходилось выдавливать из себя слова и натягивать на лицо никому ненужную улыбку. То, что прежде доставляло удовольствие, превратилось в настоящую муку.
Даже во время обедов с Профессором Стоуном Дороти не поддерживала диалог, а лишь изредка поддакивали, ковыряя вилкой в тарелке.
– Дороти?
– Да? – она оторвала взгляд от тарелки и посмотрела на Профессора.
– Ты в последнее время сама не своя. Что-то случилось? – как-то раз Эдвард прервал свой монолог и решил наконец задать мучивший его вопрос.
– Нет. Все хорошо. Устаю сильно и не высыпаюсь. Никак не могу войти в ритм после аварии.
– Может быть, тебе стоит еще на пару дней закрыть магазин и подольше полежать в постели?
– Не знаю, – она пожала плечами и продолжила тыкать вилкой в лист салата.
В тот же вечер Дороти вспомнила о предложении Профессора и решила им воспользоваться, но пара дней довольно быстро превратились в неделю, а затем и в еще одну.
Когда Леонард и Дэвид уходили из дома, оставляя ее совсем одну, Дороти в полной тишине садилась в гостиной напротив окна и долго смотрела наружу. Она не знала, зачем и почему так делает – словно кто-то другой заставлял ее совершать эти действия по причине, ведомой ему одному.
Но так или иначе Дороти продолжала сидеть и смотреть на поле, где уже вовсю росла молодая пшеница. Теоретически она, наверное, могла бы пойти против навязываемой ей воле, но практически у нее ничего не получалось.
Несколько раз ее заставал в таком положении Дэвид, вернувшийся из школы. Он останавливался на пороге гостиной и смотрел на маму, которая даже не оборачивалась на посторонние звуки.
– Мам, я дома, – сказал Дэвид, но так и остался стоять на месте.
– Хорошо, – не поворачивая головы, ответила Дороти.
Простояв пару минут и не дождавшись от матери другой реакции, мальчик уходил в свою комнату. Он подсознательно начал чувствовать, что с мамой происходит что-то неладное, хотя никаких серьезных доказательств этого не было.
Леонард тоже видел изменения, происходившие с его супругой, но, как и она, считал, что дело было в аварии и однажды все наладится. Главное, просто подождать.
С той ночи, когда Леонард рассказал жене легенду о Китобое целиком, шепот перестал быть неразборчивым. Когда он возвращался, Дороти понимала каждое слово. Голоса то спорили между собой, то что-то ей рассказывали, то просили о чем-то. Неизменной оставалась только одна фраза, которая то и дело звучала снова и снова: «Он идет».
К сожалению, Дороти не могла ни о чем рассказать мужу, ведь голоса сказали ей, что он не поймет и не захочет ее слушать, а ей нужно защитить свою семью. Она могла бы спросить у голосов, кто это «он» и почему его нужно бояться, но ответ был очевиден.
– Дороти, – в один из дней голос прозвучал особенно громко, – нарисуй его.