Какой-то ушлый скот решил воспользоваться моментом. И, судя по шевелениям до сего времени, это скорее всего пресловутый Вольный. Решил, значит, половить рыбку в мутной водице, что ж, выходит плохо в свое время столицу чистили от разного отребья, нужно глубже копнуть, чтоб до самых кишок достать, а потом еще разок копнуть, да так, чтоб людишки навечно запомнили.
Не прошло и минуты, как в беседку влетел майор Нарушкин: слегка запыленный, чуток взмокший. Таким перед государем он не позволял себе появляться. После тренировок с личным составом он всегда приводил себя в порядок, но тут случай особый. Вон стоит, глазами пожирает, приказа ждет. Что ж, зачем человека расстраивать?
– Никита, собирай всех, кого можешь, шли гонцов в казармы преображенцам и семеновцам – идем в столицу, чернь усмирять, – как можно спокойней приказал я, вот только заметил краем глаза, что Нарушкин слегка сбледнул. И это при скудном свете ламп.
Почему, интересно?
Бывает так, что определенные события заставляют менять мировоззрение кардинально. Чаще всего к ним относятся те, что напрямую задевают человека. Я старался гнать прочь мысли о том, что может случиться непоправимое, ведь даже в годы стрелецкой вольницы детей не трогали, да и на царских особ руку просто так не поднимали. Но нет-нет да проскальзывала мыслишка о том, что случись черни ворваться в Кремль, не пощадят, да и Ярослава с Иваном в таком случае могут в порыве убить. Да, для нормального человека убить ребенка – это дикость, но ведь отбросам все равно, тем более дороги назад у них нет.
– Гонцы посланы, но думаю, батальоны уже оповестили… – заметил командир царских телохранителей. И плевать, что со мной их меньше сотни человек – те, кто попал в лейб-гвардию, априори не могут быть слабыми.
Я кивнул. На ходу застегивая кирасу. Пока Нарушкин собирал бойцов, Никифор успел принести мундир и оружие. Так что, когда гвардейцы выводили коней на плац, я уже собрался. Вот только добраться до Кремля быстро не получится – и ночь на дворе, и наверняка те, кто устроил все это, подступы к городу перекрыл. А может, и парочку засад устроил. Свои мысли озвучил Михаилу, тот молча согласился и тут же отослал две пятерки бойцов вперед: проверить на предмет возможных каверз.
Сейчас в моей голове крутились мысли о семье, остальное шло фоном, кажется – взорвись рядом бомба и не замечу. К тому же все делаю на автомате: носок в стремя, легкое усилие и оказываюсь в седле, чуть сжимаю колени, и Ярый, мой верный четвероногий товарищ, всхрапнув, тронулся в путь, постепенно набирая ход.
Коню, некогда подаренному мне, было все равно, куда и в какое время скакать – главное, чтобы это происходило как можно чаще. Увы, но в последнее время выездов и впрямь много меньше, так что Ярому приходится грызть стойла… когда поблизости нет Ваньки-конюха – единственного человека, которого царский конь допускает к себе, не считая меня.
Тпр-р!
– Больше света! – рычит Нарушкин на подчиненных, хоть старается и не показывать, что беспокоится, но все равно эмоции прорываются: то голос повысит, то рыкнет ни с того ни с сего.
С каждой минутой Москва становилась все ближе, еще полчаса, и подковы зацокают по камням мостовой.
Вот вылетаем из перелеска и видим, что над городом колышутся, будто переспелые колосья пшена, красно-оранжевые языки пламени! Да не в одном месте, а в десятке. Могло бы и больше, но слышен колокол на церквах, перезвон пожарных бригад, гомон сотен людей – не дает народ свой город на поживу огню. Да неспроста все это, ой неспроста. Все отчетливей незримая рука недруга.
«Неплохо подготовлено, да и реализация плана не худшая», – отстраненно подумал я.
А сам тем временем шепчу всякие глупости Ярому, чтоб нес быстрее к семье. Да и света уже хватает – видно дорогу достаточно для полноценной скачки, чтоб ветер свистел в ушах.
– По Зареченской двигаемся! – кричит Нарушкин.
Я не понимаю почему, ведь по прямой как полет стрелы Холмовой быстрее. Уже собираюсь отдать новое ЦУ, как заметил, что в распахнутые ворота Холмовой выплеснулась толпа оборванцев. Немного, человек в пятьдесят – мы их разбросаем, не вынимая сабель из ножен, вот только кто поручится в том, что за ними нет других? Ход при рубке потеряем, время тоже, а оно сейчас важнее всего. За сим резко меняем траекторию, и отряд поворачивает на девяносто градусов, мчится вдоль низкой стены, ограждающей не от врага, а по большей части от лесного зверья, что любит по зиме наведываться на людские подворья в поисках пищи.
Минута, другая, и вот мы у ворот Зареченской. Закрытых. А вон и пара городских охранителей стоит. На эти места брали исключительно бывших солдат, что по какой-либо причине не могли активно служить, но все еще сохраняли бодрость духа и телесные силы.
– Кто такие? – грозно спросили сверху.
– Открывай, служивый, твой государь под воротами ждет! – ответил Степан Кадушкин, командир третьего взвода.