— Мода на чтение, наверное, так же изменчива, как мода на платья.
— И кого вы считаете виновным в постигших страну несчастьях? — дон Стефано умел придавать голосу оттенки, которые принято называть бархатными.
Сеньорита взяла книгу, перелистнула страницу и прочла последнюю строфу:
— «Женщины винят Родриго, а мужчины все — Ла Каву».
Разбойник улыбнулся одним уголком рта, приподняв ус, неспешно посмотрел на девушку, наполовину прикрыв глаза веками — он знал, как такая манера нравится женщинам, — и при этом не перешёл границы благопристойности.
— Значит вы, сеньорита, вините Его величество?
— Перед своей женой он точно был виноват! — Инес посмотрела в лицо кабальеро так же прямо, как обычно делал её отец.
Об этой детали старинной истории дон Стефано никогда не задумывался, и, чуть замешкавшись, продолжил:
— Значит, Ла Кава — всего-навсего жертва? А её предложение королю стать судьёй состязания в изяществе женских ног — не кокетство?
Сеньорита не отвела взгляда, но смотреть стала не на дона Стефано, а сквозь него:
— Свою жизнь она погубила, теперь уже всё равно — неосторожностью или кокетством.
Кабальеро почувствовал досаду — девица его чарам не поддавалась, но он только начал интригу. Следующий шаг не позволил сделать идальго, шутливым тоном промолвивший:
— Мне, видимо, нужно сказать за графа Хулиана, — пожилой дворянин посерьёзнел. — Предатель он предатель и есть, из мести или по другой причине — неважно. Дочь не спас, страну, сына и жену погубил. Вы, может, читали, хотя этого нет в балладе — его семью мовры сбросили со стены крепости.
— Вы считаете, граф должен был стерпеть позор? — не удержался от каверзного вопроса кабальеро, хотя тут же пожалел о своих словах — задевать сеньора Рамиреса он не хотел.
Однако идальго ответил без колебаний:
— Граф должен был собрать грандов и добиваться от короля отречения.
Потеряв дар речи, кабальеро отвернулся от девушки и широко открытыми глазами посмотрел на её отца.
— Это же… бунт!
— Нет, право вассалов потребовать ответа от нарушившего обязательства сюзерена.
Разговор зашёл в дебри, из которых дон Стефано предпочёл поскорее убраться. Он только пробормотал, скорее предостерегая, чем споря: