убеждения, точно так же я не беспокоюсь, что эта вера может быть отнята у меня.
Единственный сомнительный пункт, встречающийся здесь, состоит в том, что эта вера
разума основывается на допущении моральных убеждений. Если мы отбросим это
допущение и возьмем человека, который был бы совершенно равнодушен к нравственным
законам, то вопрос, предлагаемый разумом, становится только задачей для спекуляции и
может, правда, быть подкреплен тогда серьезными основаниями по аналогии, однако не
такими основаниями, которым сдалась бы даже самая упорная скептичность . Впрочем, в
этих вопросах ни один человек не свободен от всякого интереса. В самом деле, хотя бы у
человека не было морального интереса из-за отсутствия добрых чувств, однако и в таком
случае имеется достаточно оснований вселить в него страх перед бытием Бога и загробной
жизнью. Действительно, для этого требуется только, чтобы у него не было по крайней мере
уверенности, что такой сущности и загробной жизни нет, а для этой уверенности, поскольку
это должно быть подтверждено одним лишь разумом, стало быть, аподиктически, он
должен доказать невозможность бытия Бога и загробной жизни-задача, которую, конечно, не может решить ни один разумный человек. Это была бы негативная вера, которая, правда, не могла бы порождать моральность и добрые чувства, но могла бы создать им аналог, а
именно могла бы в значительной степени сдерживать порывы к совершению зла.
Неужели, скажут нам, это все, чего может достигнуть чистый разум, открывая новые
горизонты за пределами опыта? Ничего, кроме двух символов веры? Этого мог бы
достигнуть в обыденный рассудок, не призывая на помощь философов!
Я не буду здесь восхвалять услугу, которую философия оказывает человеческому разуму
огромными усилиями своей критики, хотя бы результат ее и был негативным; об этом еще