всякая часть могла бы составить монету, которая всегда содержала бы материал для еще
меньшей монеты. Но если под этим названием я разумею 13 круглых талеров как столько-
то монет (причем проба серебра в них может быть какой угодно), то я неправильно именую
их денежной величиной, а должен считать их агрегатом, т. е. числом монет. Однако так как
в основе всякого числа должна лежать единица, то в качестве единицы всякое явление есть
величина, и, как таковая, оно всегда есть нечто непрерывное.
Если все явления, рассматриваемые и как экстенсивные, и как интенсивные, суть
непрерывные величины, то положение, гласящее, что также и всякое изменение (переход
вещи из одного состояния в другое) непрерывно, можно было бы легко и с математической
очевидностью доказать здесь, если бы причинность изменения вообще не лежала
полностью за пределами трансцендентальной философии и не предполагала эмпирических
принципов. В самом деле, о том, что возможны причины, которые изменяют состояние
вещей, т. е. определяют их к состоянию, которое противоположно данному состоянию, рассудок не дает нам a priori никакого указания не только потому, что он вообще не
усматривает возможности этого (ведь такого усмотрения у нас нет во многих априорных
знаниях), но и потому, что изменчивость касается лишь тех или иных определений явлений, которые могут быть указаны только опытом, между тем как причина их должна находиться
в неизменяемом. Но так как здесь у нас нет ничего, чем бы мы могли пользоваться, кроме
чистых основных понятий всякого возможного опыта, среди которых не должно быть
ничего эмпирического, то мы не можем, не нарушая единства системы, упреждать общее
естествознание, которое строится на определенных основных данных опыта.
Тем не менее у нас нет недостатка в доказательствах того, что наше основоположение имеет
ebooksa