загробная жизнь. Я с этим не согласен, скорее я уверен, что этого никогда не случится.
Действительно, откуда бы взял разум основания для таких синтетических утверждений, которые не касаются предметов опыта и его внутренней возможности? Но с другой
стороны, аподиктически достоверно, что нет и не будет человека, который мог бы
высказать противоположные утверждения с какой-либо вероятностью, а тем более
догматически. Действительно, так как он мог бы доказать это только с помощью чистого
разума, то он должен был бы взять на себя задачу доказать, что высшая сущность и
мыслящий в нас субъект как чистая мысль (Intelligenz) невозможны. Но откуда же он брал
бы знания, которые дали бы ему право судить таким образом, синтетически, о вещах за
пределами всякого возможного опыта? Поэтому мы можем не беспокоиться, что кто-то
когда-то докажет нам противоположное; следовательно, нам вовсе не нужно придумывать
искусные доказательства, и мы всегда можем принять те положения, которые вполне
согласуются со спекулятивным интересом нашего разума в эмпирическом применении и, сверх того, служат единственным средством для соединения его с практическим интересом.
Для противника (которого следует рассматривать здесь не только как критика) у нас всегда
в запасе поп liquet, которое неизбежно должно сбить его с юлку, тогда как мы не мешаем
ему обратить это замечание против нас, так как у нас в резерве всегда есть субъективная
максима разума, которой недостает противнику, и под ее защитой мы можем спокойно и
равнодушно смотреть на все его холостые выстрелы.
Таким образом, собственно, никакой антитетики чистого разума нет. Действительно, единственной ареной борьбы могла бы быть для него чистая теология и чистая психология; но эта почва не удерживает ни одного ратника в полной амуниции и с оружием, которого
следовало бы бояться. Он может выступать только с насмешками и хвастовством, которые
можно осмеять как детскую забаву. Это утешительное наблюдение вновь дает мужество