Офицер глянул в оконце каюты. Черт возьми! Он был готов разрыдаться от обиды: погода, и та, как назло, принималась портиться. Черно-сизые тучи шли с океана, местами от них тянулись косые, свинцовые полосы дождя. Ни одной чайки не кружилось ни над волнами, ни над пристанью, а то − дурная примета: жди непогоды.
Тучи, меж тем, накипали беспросветные, низкие, набитые снежно-дождевой кашей. Над бухтой тянулись сумерки, такие же хмурые и студеные. Где-то у горизонта блеснула сломанной спицей весенняя зарница.
Кожа стянулась на теле, но Андрей Сергеевич не ощущал озноба, сел за прихваченный к полу латунными болтами стол, сжал ладонями пульсирующие виски. Голубая жилка обозначилась на его высоком челе.
Хаотичные осколки событий складывались в единую мозаику. Прозрение обстоятельств потрясло. Он с очевидной ясностью понял, что за ним идет охота, собственно, не за ним именно, а за пакетом графа Румянцева. И избавы от нее, охоты, нет. Смерть косила всякого, кто был обладателем этого послания. Протягивала свои ручищи и гвоздила, невзирая на чин и сословие: настигала в дремучем лесу, на безлюдном тракте, в шумливой корчме или крепком доме… И было в этой нахрапной дикости что-то фатальное, что опускало человека до крайности, гнуло в бараний рог и превращало в раздавлину.
«И то правда − праздную труса, − разумел капитан, комкая носовой платок, − поелику ведомо мне ныне, что обречен я… Прежде в неведении пребывал, будто слепец, отчего все дымом казалось… Не брало за душу. И то верно: службу нес честно и спокойно, кофий пивал. А теперь чую: рядом она сквозит, и ровно холодком от нее, поганой, веет!»
Андрей вздрогнул, словно смерть кольнула косой в шею. Подперев подбородок ладонью, он в мрачливой задумчивости уставился на висевшую на спинке стула шпагу. Ему вдруг отчаянно, как и тогда в корчме, стало жаль себя, свое здоровое, сильное тело и особенно отчего-то руки, которые без устали фехтовали, ласкали женщин, славно стреляли из пистолета, удачливо держали штурвал. Незаметно для себя Андрей Сергеевич склонился над ними и нежно поцеловал, будто не руки это были, а губы любимой.
− Тьфу, черт! Что за поява?85 − капитан мучительно скривился. − Добабился до слюней? Бавуша чертов! Я тебе устрою сучью жизнь! − вскочив на ноги, позабыв о боли в спине, он погрозил зеркалу кулаком.
− Кто ты: кобель или сука?! − негодующе фыркая, подошел к шкапу, выудил из него пузатый штоф полынной водки, хлопнул пробкой и дюже хватил из горлышка, смывая застрявший в глотке страх. Внутри все взялось покойным теплом, скулы зарумянились, дышать стало вольнее.
Облегчив Бахусом86 свое состояние, он попытался сопоставить известные факты. Стройности не выходило, но интуитивно Андрей чувствовал, что у всех происшествий есть общий стержень. После пристрастного разговора с Палычем он всё более и более склонялся к мысли, что незнакомец, спрыгнувший с крыши дома, рыжий варнак с оловянными глазами, пытавшийся заколоть его, и главарь своры душегубцев, спаливших дом, − есть лицо одно, во всех трех случаях это был огромного роста и бычьей силы детина.
«Уж не он ли… Ноздря, − терзался догадками капитан, −о коем меня упреждал кровью своей Алексей?» Он еще и еще раз докучал денщику: не помнит ли он, как кликали воры вожака? Но, кроме клички «Мамон», тот иного не ущучил. «Если и слышал, то, видно, отшибло все страхом напрочь, − заключил капитан, − а путать меня стариковскими «авось» Палыч, по всему, дрейфит. Ну, да Бог судья ему. Счастье, что жив остался».
«Раскладыванием пасьянса» он задергал себя до безрассудства. Андрей подозревал всех. Никому не верил, во всем зрел умысел, все ему мерещились лешаками и оборотнями, точащими нож за маской дружбы.
Вспомнился фельдшер, его подозрительно страстное желание быть полезным в плавании. Подслеповатые, с чудным тлением глаза, голосок нервный, будто с оглядкой, с подобострастным завивом: «Вы уж не извольте отказать, государь мой батюшка, не передумайте-с! Сами-таки настаивали фельдшерить при вас… Денщика дважды за ответом посылали… Так вот он… я, − Кукушкин, − берите… По гроб жизни должником буду-с. Не передумайте, ваше благородие, Андрей Сергеевич! Всегда почту за честь иметь оказию доказать преданность». И было в этом вкрадчивом, но настырном стремлении оказаться на борту что-то недоговоренное, настораживающее…
Черным обломком мачты всплыл в памяти Шульц. И зловеще теперь звучали слова немца, брошенные напоследок: «А может, я и направду черт… Кто ведает?..»
Битым стеклом резанули воспоминания. Его бросило в жар. Андрей распахнул кружевной ворот рубахи, прошелся маятником туда-сюда по каюте, жестко ставя каблук, затем прижался лбом к ореховой переборке и беспокойно принялся шарить глазами по лазоревой кромке ковра, словно в его арабесках был сокрыт нужный ему ответ.
«Кто они?! Зачем устроили охоту за пакетом графа Румянцева? О, я многое б отдал, чтобы добраться до сути». Прежде, когда он бросал дерзкий вызов океану, кропил сталь шпаги кровью врага, ему было всё нипочем и даже азартно, весело. Был волен духом и знал, как ему поступить…
Но теперь выбирал не он… И жизнь его кто-то ставил на кон своего игрища.
«Без знатья не угадаешь, где смерть обнимет», − капитан еще раз опрокинул штоф, сморщился, похрупал пупырчатым огурцом ядреного посола и блеснул шалой улыбкой: вспомнилась мисс Стоун. Вернее, ее взгляд и жемчужная полоска зубов. А следом червонной кляксой ухнулась корчма: клинок впритык к кадыку, затем скалящееся лицо Зубарева и вязкий соборный бас: «Жив, капитан?»
Мысли об американке и Матвее внесли неожиданный перелом в его настроение. Он расслабился, обмяк телом и откинул тисненую крышку табакерки. Но, раскуривая трубку, едва не поперхнулся дымом. Его будто ударили зло по сердцу. Вновь возникли образы выпуклые и тяжелые, как полная до верху ендова. И Зубарев, и Джессика тоже стали казаться ему до крайности подозрительными. «Кто она? Та ли, за кого выдает себя?.. А он что за гусь? Жизнь спас? Выцарапал из могилы? Ну, так что с того, − безграничная вера? А ну, как всё сие с прицелом дальним? − присаживаясь на кровать, ломал голову Андрей Сергеевич. − И свалились-то они на меня не раньше, не позже − в аккурат, как пакету в руках оказаться. То-то в корчме меж собой все шу-шу, да шу-шу…»
Перебирая да процеживая сквозь сито всех, примерялся к каждому поочередно. И ни единого, если по совести, не счел за злодея-мстителя. Да и за что было копья ломать? «Языку вольницы не давал… мысли держал взаперти, на дуэлях уж давненько не дрался, с того времени, как покинул Санкт-Петербург».
Андрей нервозно приподнял подушку. Пакет, запеленутый в лоскут морского плаща, лежал на месте, тихо и спокойно, словно спящий младенец.
ebooksa