Паруса судьбы

22
18
20
22
24
26
28
30

Рыжий засопел, круто повернулся на каблуках, красные пальцы ощупали рукояти двух пистолетов, заткнутых за кожаный пояс. Скулы дрогнули мелкой дрожью, что клыки матерого секача. Загребая носками хвою, он пошел к заброшенному скраду, в который некогда артельщики сволокли умирающего казака Волокитина.

На него взирали, будто слепые, темными провалами бойниц зарывшиеся в землю избы. Луна скрылась в чернявом пухе облаков.

Главарь остановился, порыскал взглядом, тихо клацнул замком пистолета и, стараясь не хрустеть ветками, двинулся дальше. Наконец в дальней избенке приметил едва брезжущий сквозь бычий пузырь свет. С сомнением в сердце он замер у косяка дома и придержался. Утер ладонью мокрые усы, сглотнул набежавшую слюну − кадык скакнул мышью. Несмотря на ночь, оттепель взялась крепче, и где-то рядом, с крыши, срывались и падали в кадушку частые весенние капли.

Ухмыльнувшись своей минутной слабости, атаман, крадучись, двинулся к двери.

Он ворвался в нутро избы, отскочил в сторону на три шага, ощетинился пистолетами и…

Скрад был пуст. За приоткрытой заслонкой хило приплясывали язычки пламени. Густой запах дыма и чада был невыносим. Задерживая дыхание и напряженно вглядываясь слезящимися глазами в темные углы, Рыжий выжидал.

Тишина давила уши. Он слышал только тяжелые удары собственного сердца и свой же прерывистый хрип.

− Сукин пес! Еть твою Бога душу мать, злодыга! −кольцо в ухе задрожало, желваки буграми заходили под щетиной. − Врешь, валява! Из земли вытряхну, а найду тя, мразь ползучая!

Мамон с проклятиями сорвал с петель ветхую дверь и выломился на улицу. Хватил жадно свежего воздуха, как вдруг что-то холодное, жесткое и знакомое уперлось ему в загривок.

− Брось оружие! И полагайся больше на уши, а не на глаза. Ты увяз по горло, и твое дело табак.

− Уж такб у меня привычка…

− Плохая, сынок, плохая…

Мамон узнал этот глухой, но властный голос с акцентом. Он в бессилии заскрипел зубами; мозг, поставленный на невыносимо острую грань жизни и смерти, казалось, затрещал и начал разваливаться на части, как кусок пересохшей глины. Во рту враз стало солоно. Мясистые щеки нервно дернулись, уросились испариной, но в оловянных глазах заискрилась надёжа на шальной случай. «Где ж этот дармогляд Гаркуша?! С живого шкуру сдеру!»

Рыжий нехотя повиновался: тяжелые пистолеты один за другим чавкнули в грязь, руки потянулись кверху.

− В сторону! Я сказал, в сторону отойди!

Мамон послушно, будто бык на кольце, взял влево и остановился. Он видел, как Гелль, не спуская с него глаз, нагнулся и подобрал оружие.

− Красно должок отдаешь, капитан! − буркнул атаман. − Токмо незачем тыкать меня стволом в ребра, будто первый раз свой хрен девке пихашь.

Наглый взгляд каторжника прощупывал сухолядого американца.

− Заткнись! Ты предал меня. Я верил, что ударил по рукам с волком… Ты же оказался псом! Тебя следовало вздернуть на ноке! Ну, да ладно… всё это ловля блох… Ведь ты, падаль, подгреб не один, как был уговор! Более, ты хотел угостить меня свинцом… Так?

Голос звучал приговором. Произносимые слова сшибались, точно железо по железу.