Стихи и боль
Я очнулась спустя какое-то время. Все в той же позе, стоя на коленях и без возможности сдвинутся. Но сейчас это не являлось такой уж и помехой для сна. Находясь в этом странном, полукоброчном состоянии, я дремала - иначе это было не назвать. Иногда в сознание пробиралось ощущение взлета, кружившую голову еще сильнее, я сдерживала рвотный позывы и старалась думать. Открываю глаза, вижу тусклую полоску света, тянущуюся из коридора сквозь приоткрытую дверь и мир снова мернкет.
То, что меня окружает, похоже на вязкую нугу. Тело горит, жар распрораняется от сердца и до кончиков пальцев. Меня трясет, но я даже не понимаю этого. Находясь здесь, в этом месте с холодным бетонным полом я четко осознаю свой контраст с ним и это делает только хуже.
Сдаваться нельзя. Делать все, что угодно, но только бы не сдаваться. Какой это денб? Неужели второй, а я уже настолько устала, что готова на все? Разумеется, только в мыслях и это самое "все" ограничивается чем угодно, кроме информации. Находясь тут, четко ощущая вокруг себя весь мир, который окутывает шаром вакуума, заполненного чем-то вязким и отвратительным, я могу хотя бы немного перевести дыхание. Попытаться это сделать, остранится.
Меня возвращают в сознание.
Как справлятся с этим? Меня учили лишь в теории. Даже советовали, скорее. Думать, придумывать. Ситуации, которые могли произойти. Или вспоминать то что происходило. Но воспоминания я все же стараюсь беречь, дабы не пачкать их об эту грязь. Наверное, они думали, что если оставят меня голой - это сильно скажется на психике. В этом они просчитались. Нацисты жестоки, но они ничерта не знаю о подготовке таких, как я.
"Ну же, Катя..."
На худой конец - стихи. Меня поднимают за волосы и я вижу два новых силуэта. Простые солдаты? А он уже плохо. Такие тупы и фантазия у них минимальная. Что ж, быть мне сегодня избитой.
Меня отсегнули? Осознаю я это ровно в тот момент, когда немец заходит мне за спину и с силой бьет по позвоночнику. Вроде дубинкой. Ребра взрываются болью, грудную кретку охватывает пламя. Я отчаянно пытаюсь сделать вдох, но каждый - новая пытка. Даже не выдохнуть. Кислорода не хватает. Я падаю на четверенки и широко раскрываю глаза.
Меня швыряют на пол, как котенка вторым ударом. При желании этим бы двоим не поздоровилось. Но у меня сил нет даже на то, что бы встать, куда уж махать кулаками. Я остро понимаю, насколько велико желание просто лечь и умереть. Что бы все прекратилось. Смерть сейчас не страшна. Она бы стала подарком.
- Ты сказать там то, чего желать господин Раух, - картавый голос едва слышится, а силуэт, который все жу удается различить, хоть и выходит смазанным. Они уже поняли, что не получат от меня ни слова на немецком. Пошли на уступки. Я стараюсь отдышаться, потом кое-как поднимаюсь на колени, расправляю спину, чуть откидываясь назад и стоя на коленях, озлобленно смотрю на нациста. Маленькая, ничего не значащая пешка.
И ухмыляяюсь. Им даже не назвали точного вопроса - наверняка пристрелят сразу же, как донесут мои сведения. Такое не доверяют лишним ушам, а простое избиение тот (не)человек посчитал недостойным для себя и нового помошника в лице Степы.
- Ты можешь катиться ад, вместе с Раухом.
Тут же получаю наотмашь по лицу тяжелым сапогом, потом вдогонку в живот, когда падаю. Это дейсвительно гораздо больше похоже на простое избиение сейчас, нежели пытку. Но я знаю - это к лучшему. Мнее не хочется снова сидеть на этом стуле, на котором каждое движение в запястьях или лодыжках причиняет боль, натирая кожу. А не дергаться не получается. Или отправишься в узкую обшарпанную ванну. Горло до сих пор саднит и першит - не быть мне разведчицей, если я не умудрилась простудиться.