Всегда любила Блока. Я находила во многих его стихах себя, свое настроение. Сейчас, перебирая в зыбкой памяти все прочитанной, выученное еще в школе, на уроках обожаемой литературы.
В чувства меня вернула сирена. Как она умудрялась прорываться в мой сон утробным воем не понятно – меня иной раз не поднимал сигнал в училище разведчиков. Ни раз и не два я просыпала утренние построения, потому что девчонки, жившие в моей казарме, знали – будить Ставыло иной раз себе дороже. Я вспоминала стены комнаты, скрипящие половицы и весёлый девичий гомон по утрам, смех. И невольно ловила себя на мысли, что невероятно дорожу этими воспоминаниями. Они были наполнены надеждой и теплом. Невесть как, но десять девушек сумели отыскать подобное в столь суровом месте, как это. И даже больше – расширить, заполнить и позволить прорасти. Женщины, хранительницы очага.
И в каком месте я такая? Грязная, порочная блядь, которая не ценит жизнь. Циничная сука, что использует всех и каждого, дергая за ниточки, не привыкшая слышать «нет». У меня была мечта: сбежать от Ханны, запереть ее навсегда самым главным и опасным скелетом в шкафу и вернутся в свою шкуру. Только вот… кто я? Уж явно не та жизнерадостная коммунистка Екатерина, которая гордо выкрикивала «Служу Советскому союзу!» И кем я в итоге стала?
Прикрываю глаза и вздыхаю. Сейчас, наконец оставшись в гордом, долгожданном одиночестве у меня появилось время задуматься об этом. Я слишком долго играла, слишком сильно маска прилпла ко мне. Я забыла об истинных причинах, которые когда-то двигали меня, заставляли нестись вперед и идти по головам. За мной шлейфом тянулся след от кровавого плаща убийцы. А какое оно вообще было, это самое, невинное и важное первое убийство? Кто это был? Бытует мнение, что первая жертва навсегда застывает в памяти, но в моей она или он стерлось. Слишком много их было.
Немцы, французы, англичане, поляки, даже пара испанцев и румынов. Если бы помнила каждого – свихнулась гораздо раньше. Так, о чем это я? Дом. Мечта. Тепло улыбаюсь – когда-то я мечтала о детях. А старшей девочке и оболтусе – сыне, которые никогда не узнают жестокости, что довелось пережить нам с Роневым. Но аборт за абортом наверняка лишили меня уже и этого. Даже если бы нам удалось сбежать, мне не суждено было стать матерью. И эти глупые мечты о небольшом домике на краю мира, тихой, спокойной жизни – они разбивались на осколки прямо сейчас. Запоздало я поняла, что плачу. Пелена из слез застилала глаза, голова понемногу начинала болеть острой, пульсирующей болью.
Вся эта грязь мира, она была прямо у меня на ладони. Вечно напоминала о себе. Хотя бы теми же… причинами. Что там про них? Ради чего я каждое утро поднималась с постели, сжимала кулаки и заставляла себя идти в ванну, приводить, измученное кошмарами, тело в порядок.
Некая артистка, что выехала из Берлина, случайным образом пропала. Как и ее напарник. Оба прекрасно поют и танцуют, обожают националистический бред. Небольшая подтасовка карт, замена паспортов и вот в городок уже направляемся мы. Степа в настроении приподнятом, а мне было совершенно не спешно. Там имелось подполье, с которым нам предстояло поддерживать связь, всячески оказывать поддержку. Детки.
До сих пор не понимаю, что было в тех ребятах. Пацаны и девчонки, зеленые, напуганные. Потому что мы не успели – половину подполья перебили еще до приезда, а тех, кто выжил, пришлось выискивать подобно крысам подполом. Совмещать это с попытками разузнать что-то дельное и выступать каждый вечер в кабарэ. Разумеется, я стала всеобщей любимицей через три дня. А потом… усмешка ползет по губам, она же отдается болью где-то в груди, рядом с сердцем, но не душой.
Воспоминания о былом. Подполье.