Потом слезы вдруг иссякли, болезненный спазм освободил ее горло, и Аделин рассмеялась. Благородный дух прошел свой путь до конца и посрамил злой и неправедный суд. Она скользнула взглядом по людям на площади. Вот рыдают Золли и Элин: обе одеты в траур, обе держат в руках темно-красные цветы, которые приносят на похороны. Родители демонстративно держались в стороне от дочерей, не одобряя то, что они оплакивали ведьму у всех на глазах. Сочувствие – это понятно, но бургомистр наверняка это припомнит, и нормальной жизни тогда не будет: Аделин казалось, что она слышит их мысли. Вот женщины с окраин – Аделин лечила их мужей, их детей и родителей, помогая доктору Холле во время зимней лихорадки. Женщины выглядели так, словно потеряли самого близкого человека. Вот Мари – одна, без Барта, заплаканная. Уве не было – Аделин надеялась, что он еще ни о чем не знает. Ему расскажут, конечно, он увидит газеты, но не сегодня, не сегодня…
На площадь вышел бургомистр, и люди приветствовали его гробовым молчанием. «Все понимают, что я невиновна, – подумала Аделин. – И знают, почему он подписал разрешение на казнь». Спустя несколько мгновений к нему присоединился Бастиан – в официальном инквизиторском мундире он был похож на человека с парадного портрета: безликого, бесчувственного, застывшего в равнодушии. Только шрамы багровели, выдавая волнение.
«Я буду сильной», – мысленно пообещала ему Аделин. Бастиан демонстративно не смотрел в ее сторону. Он был таким, каким и положено быть инквизитору на казни ведьмы: спокойным, уравновешенным, заледеневшим.
– Да что ж вы делаете! – заорал кто-то из толпы. – Да где ж такое видано!
– Сдурели!
– Она ни в чем не виновата, а вы? За что казните-то?
– Совсем ума лишились!
– Папаша! – прокричала одна из женщин с окраин. – Сжечь бы твоего сынка вместо невинной души!
– Да! Заслужил!
– Отпустите ее!
Бургомистр посмотрел на одного из крикунов так, что тот сразу осекся. Бастиан остановился возле помоста, по-прежнему не глядя в сторону Аделин. Теплый ветер трепал его волосы, и Аделин вспомнила, как совсем недавно – и уже в прошлой жизни – они танцевали на балу. Позавчера, это было всего лишь позавчера… Теперь тот танец казался сном.
Вот и все. Все кончилось.
Бургомистр поднялся на помост и звонко, так, чтобы слышали все, произнес, указывая на Аделин:
– Эта женщина, Аделин Декар, виновна в злонамеренном волшебстве! Сводя личные счеты с моим сыном, она, – Гейнсборо-старший обернулся и снова ткнул в Аделин пальцем, – свела его с ума направленным магическим ударом! Пусть ее смерть спасет всех нас и защитит от зла!
В толпе засвистели, и кто-то запустил в бургомистра надкушенным бутербродом, почти попав. Молодчики из охранного отряда тотчас же вытащили новенькие многозарядные пистолеты, не скрывая удовольствия от того, что сейчас пустят их в дело. Площадь снова окутало тишиной.
Кому нужно заступаться за ведьму и ловить пулю?
Бургомистр осклабился и, подхватив факел из рук помощника, ткнул им в вязанку хвороста. Золли вскрикнула, выронила цветы и уткнулась лицом в плечо подруги. Аделин казалось, что нарядная картинка Инегена, залитого ярким летним солнцем, рвется и расползается перед ее глазами, словно ветхая тряпка. От ужаса ее начало мутить. Она бы упала, но веревки держали ее крепко.
Язычки огня – маленькие-маленькие, тихие – побежали по хворосту и дровам, и вот тогда Аделин наконец-то обрела голос и закричала:
– Нет! Нет, умоляю вас! Пожалуйста, нет! Я невиновна!
Огонь медленно подползал к Аделин, она уже чувствовала его обжигающее дыхание. Дыма не было – значит, она сгорит заживо, а не задохнется.