Никта

— Приходит, э… Карлсон в магазин. Говорит: «Изюм есть?» — «Нету». — «А булки с изюмом есть?» — «Есть». — «Наковыряйте мне с полкило изюма!» Продавец наковырял, взвесил, подает. Карлсон спрашивает: «Изюм с косточками?» — «Да». — «Ой, мне такой не надо, заковыряйте обратно!» Ха-ха-ха-ха!

Продавец смотрел на нее без тени эмоций на лице. Видимо, французское «mettre» не смогло передать веселую мощь русского «заковыряйте».

— При чем тут Карлсон? — спросил он.

Действительно, а Чебурашка при чем? Он веселый и немного комичный своей лопоухостью, куда смешнее иностранного Карлсона, который выглядит добродушным весельчаком только в границах бывшего СССР.

— Да просто.

— Должно же это быть связано с сюжетом…

— Угу, если в первом акте на стене висит ружье, в третьем акте оно должно выстрелить, — проворчала помрачневшая Катрин и пошла прочь, голодно вгрызаясь в хлебную плоть своей покупки.

Просить подаяние во второй раз было уже не так стыдно. Что угодно будет менее стыдным, чем рассказать несмешной анекдот. Осмелев, Катрин смотрела уже не только в точку на асфальте перед собой, но еще на ноги прохожих, время от времени пытаясь угадать характер обладателя тех или иных ботинок. Дурацкое развлечение. Красные туфли — это только красные туфли.

— Катрин?

Она испуганно подняла голову. Кто эта женщина?

— А вы, оказывается, специалист широкого профиля, — язвительно протянула незнакомка. Легкий плащ «под зебру», красная шляпка в цвет туфель, острые черты лица… Да кто же она? — То в салонах людей обманывает, то в нищенку играет! Как загримировали-то, я даже не сразу вспомнила, где ее видела… Дамы и господа, не подавайте мошеннице! — крикнула она на всю улицу. Люди начали оборачиваться в их сторону.

Нет, все-таки есть вещи похуже несмешного анекдота.

— Ма, это кто? — нагнал незнакомку ее отпрыск.

— Это мошенница, ух как она меня однажды чуть на деньги не развела своими предсказаниями, которые, конечно же, не сбылись! А теперь она воздушный шарик под кофту засунула и в больших масштабах работает.

Отпрыск подпрыгнул и пнул Катрин, от неожиданности потерявшую дар речи, в живот. Она вскрикнула и повалилась на землю.

— Я думал, шарик лопнет! — взвизгнул ребенок, мать схватила его за руку и поспешила скрыться с места преступления. У Катрин потемнело в глазах от боли, живот пронзила настолько сильная резь, что она даже позабыла о пережитом унижении. Ей хотелось кричать и только кричать.

Мари

Макушка Мари еле виднелась поверх захламленного стола. Гора бумажек наполняла ее душу гордостью. Теперь она была секретарем Оникса, его правой рукой — единственной и незаменимой. Она вела учет его адептов, составляла перечень имен, адресов, родов их занятий. Мари не забывала отмечать, кто исправно ходит на собрания, а кто отлынивает. Ей нравилось представлять, как Оникс разбирается с этими лентяями, воздавая каждому за грехи, — не своими руками, конечно, а статуй, это же грязная работа.

На клавиатуре перед нею лежал рыжий кленовый лист, она выводила маркером на нем свое имя множество раз.

«Я на своем месте», — сказала она себе, и ее сердце ускорилось в радостном ритме. Она поняла, что впервые в жизни ощущает полноту жизни, и убрала кленовый листок в тумбочку к десятку таких же исписанных собратьев.

Оникс, проходя мимо, бросил на нее мимолетный удивленный взгляд. Мари гадала, что послужило этому причиной, и взвесила миллион вариантов, среди которых не было верного — он увидел ее более человекообразной, чем когда-либо.