«Когда дни человека пройдут, — продолжил чтение Любомысл, — ослабнет воля сковавших их богов, и пришедшие со звезд снова воцарятся в былых чертогах. И проклятие их обрушится на землю…»
— Стойте, — вдруг испуганно воскликнул Добромил, — смотрите, что там!?
И он указал рукой в дальний конец яруса — на лавки с безмолвными хворыми дружинниками. Там, над ними, неторопливо сгущалась зловещая тьма. И эта тьма медленно расползаясь в стороны вязкими языками стекала на каменный пол.
Воздух стал густым и мутным, в нем ощущалось какое-то зловещее шевеление. Язычки пламени в масляных светильниках заколебалось, будто от дуновения легкого ветра. Казалось, какие-то невидимые, бесформенные тени мечутся в сгущающейся тьме, что-то выискивая и не находя.
Ощущалось, как что-то медлительное, и злобное заполняет собой ярус — неторопливо вползая в него из иного, совсем не людского мира. На мгновение, в наползающем сумраке, мелькнула далекая гора, на вершине которой, озаряемый вспышками синих молний, стоял величественный замок. Вокруг него клубились темные облака, а на стенах мерцал свет древних звезд…
Из тьмы доносился отвратительный клекот и далекие завывания неведомых чудовищ. Вендов обдало пронизывающим ветром ледяной пустыни.
Оцепеневшие люди безвольно глядели, как тьма неотвратимо ползет на них.
И вдруг, все исчезло. Будто и не было никакой тьмы, никакого наваждения и морока. Наступила тишина. Сколько она длилась — никто бы сказать не мог.
Любомысл дрожащими руками собрал листы пергамента и стал свертывать их в трубку. Велислав не отрываясь, смотрел на то место, где мгновения назад возникла тьма, и в ней появилось видение древнего замка… У остальных дергались губы и слегка постукивали зубы.
— Ну их к Чернобогу — эти письмена, — переводя дыхание, вымолвил Любомысл. — Ты прав Велислав… не стоит это читать. Пусть волхвы разбираются. Да вообще: надо их выбросить, а еще лучше — сжечь! Чтоб никто больше их не видел, и прочесть не смел! Что же это такое я чуть не призвал? А? Тьма, замок какой-то… холод. Не людское это дело. Старый пень! — выругал себя старик. — Ведь говорил же ты мне, — скорбел Любомысл, — говорил! И чего я тебе не послушал, старый дурачина?!
Милован сглотнул застрявший в горле комок и жалобно просипел:
— Любомысл, это не ты вызвал — это я виноват… Меня ругай. А лучше — стукни чем-нибудь. Мечом, например. Плашмя — по башке… Как ты каждое утро по нам стучишь…
Велислав, приподняв бровь, искоса глянул на него. Причем тут Милован? Уж не заболел ли парень внезапно — от пережитой-то страсти? Может, в разуме что-то сдвинулось? Такое бывает. И не у таких как он голова перестает соображать. Даже люди, известные спокойствием и неустрашимостью, и те порой полностью не могли совладать с собой, — особенно после внезапного испуга. Тоже начинали заговариваться, как вот сейчас Милован, но это быстро проходило. Такое случалось, но правда редко: и сильные люди в этом сами признавались, ведь до конца безумно смелых и отчаянных людей нет. А тут… Милован — он еще зелен, хоть и княжеский дружинник. Отрок он еще — по сути и в переделках не бывал. Он, да Борко.
— Ну, и как же ты этот морок вызвал, Милован? — поинтересовался Прозор, наверное тоже решивший, что с Милованом не все в порядке. — Заклинаний ты никаких вроде не знаешь, да и вообще: все слушали, что Любомысл читает с этих свитков. Выпей-ка лучше чуток хлебного вина. Сейчас оно никому не повредит. Я и сам немного отопью — авось полегчает.
С этими словами он плеснул в свою чарку чуть-чуть водки и махом опрокинул ее. Потом налил Милославу:
— На-ка, выпей парень, сейчас тебе это надо — как и всем нам.
Но Милослав отстранил подношение, судорожно вздохнул и сказал:
— Нет, спасибо, Прозор. Сейчас не буду, пока ни к чему. А эту тьму я вызвал так: пока Любомысл читал и переводил первый лист, я на другом рисунки рассматривал. Ты вот, Любомысл, не сворачивай пока эти листы: дай — я покажу как все произошло. Только делать то, что я делал, я в жизни больше не буду. Вы не бойтесь — я словами объясню.
Милован взял из рук Любомысла уже скрученные листы, развернул, перелистал, и вытащил один — нужный. На нем как раз и были нарисованы переплетения прямых линий со стрелами, непонятные знаки и человеческие руки, причудливо изгибавшие пальцы.
— Я ничего делать не буду, — предупредил молодец еще раз, глядя на напрягшиеся лица своих товарищей, — я просто расскажу.