Курган. Часть 1, 2

22
18
20
22
24
26
28
30

— Да ты уж постарайся! — буркнул Прозор. — Только не хватало чтоб ты еще кудесником-неумехой стал! Постарайся без этаких страстей обойтись. Ты уж лучше с нами оставайся: придет время станешь справным воином. Я это тебе обещаю. А так — ни то ни сё: и там и тут недоучка.

Милован только отмахнулся. Прозор нес какую-то околесицу. Иногда на него такое находило.

— Вот! На этом самом листе, я этот рисунок разглядывал, — начал парень осторожно скосив глаза на необычное переплетение линий. — А потом, я невзначай стал по нему пальцем водить: что тут начертано повторять. Ну вот, гляньте — тут как бы самое начало. Ну, раз провел, другой… ничего… я ведь Любомысла слушал, как и вы. Да я и не ждал ничего. Просто вслушивался, что он там читает. А потом, я взял и пальцы сложил, как вот тут нарисовано. Видите четыре руки нарисованы, и у всех пальцы хитро и по-разному изогнуты. Так вот, как вторая рука нарисована, так я и сложил.

Он кивнул на рисунок руки с выпрямленной ладонью — на этой руке, которая казалось исхудавшей и болезненной, большой и средний палец были прямыми и отставленными, а остальные согнуты в верхнем суставе.

— Как только я их скрючил, — точно, как тут нарисовано, все и началось.

— А как началось? — спросил Велислав, — ты почувствовал что-то? Или, как еще иначе? Тоже самое, что мы ощутил? Или как?

— То-то и оно, что или как… Прежде чем Добромил успел крикнуть, что тьма нависает, передо мной вдруг тень людская возникла. Она, ну совсем как человек, только почему-то этот человек прозрачный. А потом вдруг стал весь красный, а на голове у него железная корона надета. Он вроде бы что-то начал говорить, только я ничего не понял. Слова какие-то булькающие. И ко мне направляется — и руку тянет. Я испугался — жуть! Стал вроде бы как от него отстранятся: рукой отводить. А сам чувствую — меня рука не слушается. Пальцы на ней будто окаменели, и с них в ту сторону, где тьма возникла, какие-то искры, или даже будто молнии летят! Но почему-то невидимые. Но я это чувствовал! А этот — с железной короной совсем рядом уже! А остальное вы видели: тьма, замок какой-то древний появился… Холод, завывания…

— А чего ж ты руку-то обрат не разложил? Чего пальцы не распрямил? — досадливо спросил Любомысл. — Раз видел, что такая жуть началась! Не сообразил, что ли?

— Все я сообразил, Любомысл! — воскликнул Милован. — Говорю же вам: рука как каменная стала, и меня перестала слушаться! Знаете, такое во сне иногда бывает: бежишь, бежишь — а все на одном месте топчешься, и поделать ничего не можешь! Да все и было как во сне.

Любомысл взял лист, который по уверению Милована вызвал наваждение, разгладил и молча углубился в изучение. Смотрел он на него довольно долго, и видать что-то про себя соображал. Венды терпеливо ожидали, когда старик закончит. Попутно тишком озирались — не начнется ли опять какое-нибудь наваждение? Вроде все обошлось: Любомысл крякнув, присоединил лист к остальным, туго скатал, встал, снял с крюка свою наплечную суму, достал оттуда кусок беленого холста, и завернул в нее рукопись. После чего, с тщанием упрятал сверток на самое дно.

— Так спокойнее для всех будет, — разъяснил он. — Пусть пока ЭТО у меня лежит.

— Может, лучше их сразу сжечь? — спросил Милован. И пояснил: — А то попадет невзначай кому-нибудь в руки, тот как я пальцы сложит, и… Или вдруг, не допусти этого Род, к злому ведьмаку попадет. Борко, ты не против, если мы твою находку спалим?

Борко пожал плечами, про себя подумал: «А мне-то что? Жги! Самому виденье не понравилось. Лучше от этого подальше держаться. И безо всяких чудес неплохо живется…»

— Любомысл, я находку в печь пихаю. Ты как?

— Хорошо, — вдруг неожиданно согласился Любомысл, — жги…

Старик вытащил сверток, развернул и протянул черные листы Миловану.

— Жги, — повторил он, — печь вон там. Не промахнись!

Дважды повторять не пришлось. Милован схватил рукопись, вскочил, и бросился к печи. Отворив заслонку, он засунул в пылающее жаром устье рукопись, и для верности кочергой пропихнул ее подальше. Потом, подумав, подбросил пару поленьев. Туда же последовал и узкогорлый кувшин.

— Все, — торжественно сказал Милован, — больше никакой красный человек, с железной короной, никому не явится. Мне-то уж точно!

Неожиданно печь загудела, будто Милован к сжигаемому свитку плеснул того горючего масла, которое заливают в светильники.