Зов предков

— Возможно, — кивнул Шинь Си Ди. — Но в большинстве случаев действовать стоит только так, ибо как сказано в книге наших отцов…

Владимиру было совсем не интересно, что написано в древней книге наг, и поэтому он не стал слушать философские споры Джау Кана и его хана, а подняв чашу, уже собирался идти, как вдруг краем уха услышал:

— …но впрочем, это сейчас не важно, мой верный Джау Кан. Ибо ты только посмотри, кого мы повстречали на своем пути, сам просвещенный Тенгри почтил нас своим присутствием. Иди же сюда, о говорящий с духами.

Из прибывшего с Шинь Си Ди отряда вышел какой-то оборванец в лохмотьях, в странном головном уборе, с привязанными к нему перьями различных птиц от орла до ворона, и с дорожным посохом в руке.

«Тоже мне просвещенный», — мелькнула насмешка в голове Волкова, но тут же от нее пришлось отказаться, когда Владимир увидел загорелое и обветренное лицо говорящего с духами. Эти пронзительно черные глаза, этот проникновенный взгляд, нет, этого человека нельзя было забыть! Перед молодым дворянином стоял старик татарин — шаман из острога, которому он когда-то спас жизнь и чьим советом когда-то побрезговал.

«Но что он здесь делает?» — подумал Владимир и понял, что шаман смотрит именно на него, от чего, как и в прошлый раз, мороз пробежал по коже.

Глава 3. Спасительные объятья Морфея

Этой ночью Владимиру спалось крайне плохо. Он долго ворочался, терзаемый сомнительными мыслями, закрывал и открывал глаза и даже ненадолго погружался в дремоту, но объятья Морфея никак не приходили. Еле-еле он дождался утра, когда его, наконец, выпустили из невольничьей юрты, даровав недолгую свободу от рабских дел.

Справив естественную нужду, Волков занял излюбленное место на холодном бревне у догорающего ночного кострища и принялся наблюдать за монгольским лагерем. В недолгие часы спокойствия это было единственным развлечением. Но обычной монотонности тянущегося утра сегодня не наблюдалось, поскольку день обещал стать особенным в жизни племени. Вождь вернулся из долгой поездки, причем с победой, разгромив врагов и собрав трофеи — по сему случаю в лагере готовился праздник. Еще засветло пробудившиеся женщины занимались готовкой: одни разделывали мясо, другие, насаживая куски на вертел, жарили его на открытом огне, а третьи суетились возле огромного котла, в котором готовили похлебку из сухих грибов, высоко ценившуюся у гурманов племени. Вокруг царил шум и гам, хотя мужчин видно, не было, видимо, они отсыпались перед празднеством, которое, по обычаю затягивалось до глубокой ночи.

Разглядывая монголов, Волков вдруг заметил своего старого знакомого, памятного еще по острогу — старика-шамана, имя которого, как он узнал лишь вчера, было Тенгри. Шаман неспешными шагами прогуливался по лагерю, опираясь на сучковатый деревянный посох, то и дело к нему подходили обитательницы лагеря, кланялись и что-то быстро говорили, наверное, интересовались судьбой, на что старик закатывал глаза и неспешно отвечал, женщины снова кланялись, а он шел дальше. Так продолжалось довольно долго, желавших узнать судьбу или спросить советов у духов, отыскалось с избытком. Но, как выяснилось, путь Тенгри был отнюдь не хаотичен, каково же оказалось удивление Владимира, когда он понял, что старый шаман направляется именно к нему.

Подойдя к Волкову, Тенгри замер, впившись черными слегка мутными глазами в исхудавшее, обросшее бородой лицо Уруса, но затем вдруг по-доброму улыбнулся и молвил:

— Ну, здравствуй, молодой волк. — Слова были произнесены на родном русском языке, который монгольский пленник не слышал вот уже десять месяцев.

Владимир попытался выдавить из себя подобие улыбки, но улыбка не получилась, и он произнес:

— Ну, здравствуй, шаман.

— Ты плохо выглядишь, — сочувственно покачал головой Тенгри.

— Бывали деньки и похуже, — пожал плечами Волков, а затем, наконец, выдавив из себя улыбку, добавил: — Спал плохо. Видимо Морфей не захотел обнять меня этой ночью.

— Мор-фей?

— Древнегреческий бог сновидений, — ответил Владимир.

— А я думал ты православный, — поднял брови старый шаман.

— Так и есть. По крещению и рождению…