— Я там был, отмечено, — сокрушенно покачал головой Дар, проследив, куда указывает палец Аны. — Нет пропасти, увы.
— Ты шел по тропке, а надо лезть вправо-вниз от сосны о трех стволах, и дальше по руслу ручья вверх до золотых цветов… Сейчас нет цветов, но есть осыпь и отвратительный камень, который крошится. По крошеву и придется ползти, повиснув на пальцах, над обрывом. Ты уверен, что тебе надо туда? И зачем я так запросто рассказала?
— Да, мне надо! — Дар настороженно глянул на Ану. — Неужели теперь найду? Сейчас же проверю. Получилось невежливо, но прости… я не в себе, меня тянет, это хуже болезни. Живи тут, сколько пожелаешь. Отец ночует в кабинете, он совсем погряз в делах. Мама… — Дар сник, — мама моя зовется Дикой и всё реже посещает город. Только повидаться с отцом, мое воспитание она забросила окончательно. А, не буду об них. Отдыхай. Благодарю за то, что веришь мне и не считаешь безумным. Ты не думай, если ничего не найду, я не в обиде. Я так много раз уже ничего не находил…
— Оденься потеплее! — Запоздало посоветовала Ана.
Но её уже никто не слушал и не слышал. Беловолосый парень, кажется, был совершенно не в себе, как и сказал. Он умчался, и Ана с порога сарая видела: бежит в полную силу и нацелен на дальние горы уже отсюда, словно нет городских стен и дорог, нет лошадей и тем более повозок…
Ана зябко поежилась, обхватила руками плечи.
Припомнились слова Лоэна: мир балансирует на грани катастрофы. Горечь накопилась и сделала ночь еще холоднее. Что вскипело в душе, что вынудило так спешно и даже грубо оборвать разговор с Лоэном? Почему сделалось невозможно слушать любые слова того, кто вроде бы имел право и опыт дать совет? Вдобавок — приходился родичем отцу…
— Этому Лоэну тоже бы хватило ума сказать, что рубаха неподобающая, — буркнула Ана.
Первым что-то подобное отметил Бара… это помнилось и делало горечь еще гуще и тяжелее. Одни и те же слова могут иметь совершено разный смысл! Бара заботился не о приличиях, а о безопасности Аны. Прочие же… они и есть прочие.
Ана осмотрела нобский столичный сарай. Подошла к столу, поддела отрезанный ломоть сыра, сжевала, не ощущая вкуса. Поболтала бутыль, откупорила пробку и принюхалась. Хлебнула три глотка, не ощущая ни вкуса, ни запаха. Недавно ей хотелось спать. Теперь сон пропал, а горечь норовила затопить мир… И еще тошнотворный, обжигающий жар в животе. Что за гадость была в бутыли? И горло дерет, и пить хочется пуще прежнего.
— Прогуляюсь, — предложила Ана самой себе, вздохнула и добавила обиженно: — Столица… темно и глухо, как в лесу!
Осенний ветер перебирал листья, грудами наваленные у ограды. Некошеная крапива горбилась, густо заплетенная пожухлым вьюнком. Наверняка в парке водились кролики… Но без папы это сделалось не важно и не интересно. Ана прикрыла дверь сарая и пробралась к ограде, перелезла её и зашагала по дороге, вымощенной плитками, тщательно обкошенной, свободной от сора и листвы. Не иначе, столичные богатеи вместе следили за ней или же город делал это за них, — решила Ана. Она шагала и считала шаги. До угла заброшенного парка — семь сотен. Много. Десять через перекресток. Пять сотен вдоль весьма скромной ограды соседнего имения. Снова десять — через перекресток.
Ана остановилась и пожала плечами. Скучно.
Ветер качнулся, задул с севера, бросил за шиворот пригоршню листьев и несколько случайных дождевых капель… А еще донес запах, совершенно невозможный в такое время, здесь. Ана споткнулась. Принюхалась, не веря себе. Прижмурилась — и побрела на запах, ускоряя шаг. За вечер она встретила дракона и папиного брата-вервра, в три минуты перелетела в столицу, чуть не свалилась на голову безумного графа, обитающего в сарае… После такого можно поверить даже в запах юфских медовых абрикосов. Тем более он не пропадает, а крепнет с каждым шагом! Запах родины алого Ош Бары, запах беззаботного детства самой Аны, запах бескрайней пустыни, где всегда много солнца, а дождь — благодать. Где душа никогда не оказывалась затоплена горечью, где нет стылой осени и серых ночей…
Ана уткнулась лбом в узорную ковку, зашипела, растёрла ушиб и ящерицей полезла на ограду, заранее рассматривая сад по ту сторону и улыбаясь всё шире.
Обманчиво-дикий сад был безупречно ухожен, но не испорчен прямыми дорожками и бездумной косьбой травы под корень. Сад переливался и играл сплошным волшебством в перламутровом свете многочисленных фонариков, в тончайшей кисее теплого тумана, в облаке летней влаги, проявляющей даже ночью радуги — особенные, лунные. У самой ограды сторожевой стеной возвышались плетистые розы, бархатные багряные и шелковые серебряные. Дальше стлалась тончайшая трава в звездочках-росинках. Тут и там клочками душистого тумана льнула к земле цветущая поросль. Название Ана не знала, но терпкий запах смутно помнила… С каждым шагом от ограды вглубь сада трава густела, тепло делалось душноватым, небо над головой чернело по-южному бездонно. Порхали пушистые ночные бабочки. Садились на ветви персика, перелетали на цветущий хмель, пили нектар из чашечек колокольчика.
— Абрикос, — промурлыкала Ана, потянулась и обняла ладонью самый крупный.
Золотой, бархатистый плод лег в руку и сам отделился от ножки. Медом запахло еще гуще, пьянее. Голова кружилась, жар тек по жилам… По пальцам сочилась липкая, полужидкая мякоть, и Ана слизывала, глотала, жмурилась. Когда в ладони осталась голая косточка, безумие поутихло, жар в животе чуть ослаб, и Ане сделалось стыдно. Без спроса вошла и без дозволения сорвала…
А вот и садовник. Стоит и молчит. Значит, разгневан… Ана смущенно прижала косточку к груди и замотала головой, запоздало сообразив: да она же слегка пьяна! Или не слегка? Ана высоко подняла ладонь с косточкой, добровольно изобличая свое преступление. Виновато пожала плечами, и стала бочком двигаться к садовнику. Он был темный и жуткий, как пугало… И Ана ощущала себя глупой птицей, которой страшно — да так, что поздно крыльями хлопать, не взлетишь.
Кто этот садовник? Видно лишь блеск глаз под шапкой волос и соломенной шляпой.
ebooksa