Вспышка.
Отец тычет в меня блестящей хлопушкой.
— Тяни! — говорит он.
Внутри оранжевая бумажная корона, еще какая-то мелочь и крохотное ручное зеркальце.
— Не смотри, — говорит отец, — оно может треснуть. — Хахахахахахахаха.
Он пьяно подтягивает меня к себе. Одной рукой он ковыряется в своих зубах, другой держит меня за талию и пытается усадить к себе на колени. Целует в обе щеки.
— Не делай этого, — говорит Анна, слова срываются с языка против ее воли.
Он злобно прищуривается.
— Принеси-ка мне еще льда, девчонка! — кричит он, сталкивая меня с колен и размахивая пустым стаканом перед моим лицом.
Вспышка.
Я смотрю на мешок со льдом — по краю мешка танцуют пухлые пингвины — и принимаюсь бить им о край «острова», сожалея о том, что это не башка моего отца. Бух. Бух. Бух.
«Ненавижу тебя». — Мои губы беззвучно произносят слова.
Вернувшись, я смотрю на холодную свиную грудинку и раскуроченных лобстеров — индейки на столе нет, — затем бросаю кусок льда в графин с виски.
— Еще, — требует он. — Какая же ты бестолковая. Тупица. Лучше иметь в доме гусей, чем девчонку.
Он тычет меня пальцем в живот.
— Растолстеешь, и никто тебя не захочет. Особенно я. — Он хохочет.
Я запихиваю в рот грудинку и проглатываю ее. С вызовом. У меня в горле встает комок.
Вспышка.
Они уже пьяны. Отец напяливает оранжевую бумажную корону. Анна танцует под старые рождественские песни.
— Ты маленькая шлюшка? — орет отец за стеной моей спальни. — Ну, скажи.