Спрятанные во времени

22
18
20
22
24
26
28
30

«Мда, — рассуждал он, покрывая паруса клеем, — литературные экзерсисы лучше упражнять за границей. Останусь, товарищи, скромным читателем разрешенной литературы. А от иностранных книжек надо незаметно избавиться, да простит мне мой неизвестный предшественник. Надеюсь, не из-за них он растворился в пространстве?».

Так что, наткнувшись на статью о моделировании кораблей, занятии со всякой стороны положительном, Илья решил попытать счастья и, купив на толкучке инструмент, клея и пучок реек, занялся изготовлением первого своего шедевра. Результат оставлял желать лучшего, но он не сдавался, памятуя, что упорство даже дурака начиняет мудростью.

Суббота между тем тянулась как резиновый шланг. Утро прошло в постели… гулять было не охота… потом обед, сон… улицы спрыснул дождь… Минуло пять, а из дома еще не выходили.

Варенька что-то подшивала, сидя у шкафа, и была неразговорчива. За окном кто-то истово бил ковер, вытрясая пыль, шелестела радиоточка и Быстровы жарко спорили о каких-то дачных делах — где брать штакетник и куда ставить, и отчего он, собака, портится…

Тут Зинаида Львовна перешла на крик, проделав это у самой двери Гриневых. Николай Валерианович не остался перед супругой в долгу. Валька, скакавший в коридоре на коне-палке, свалился и заревел, врезавшись в какую-то дрянь. Ребенок этот, пусть ему будет счастье, никогда не хныкал и не гнусавил, а орал юным басом так, что кора летела с деревьев.

Терпение Ильи лопнуло.

— Варь…

— Да-а?

— Может, пойдем куда-нибудь? Что дома сидеть?

— Ну, пошли… А куда-а?

— По центру прогуляемся, что ли? В ГУМ, может?

— Ой! В ГУМ — пошли.

— Тебе бы чего хотелось?

— Ну-у… — Варенька надула губки. — А сколько есть денег?

— Допустим, сорок копеек.

— Да ну тебя! — шутливо рассердилась она. — Какие сорок копеек?

— Хорошо, не сорок. Ну, не знаю… Рублей ндцать можно в расход. Идем?

— Я девушка трудящаяся, свою зарплату имею, — особым тоном сказала Варенька, откладывая шитье, и даже голову наклонила для эффекта. — Кладу на бочку еще червонец к твоему ндцать. Идем, кавалер! Ща, тапки только протру… Я же тебе не жаловалась еще! — всплеснула она руками, будто что-то ему рассказывала, а про главное забыла сказать. — Представляешь, какой-то жлоб на Лубянке накатил мне вчера на ногу велосипедом. Мерзавец! Впрочем, он извинился. Симпатичный такой мерзавец…

— Так, сердце мое болтливое, еще слово — и я ухожу в горы. Видела, объявление в музее? Набирают в геологоразведку на Урал. Запишусь, и пусть меня пожрут там караморы.

— Караморы никого не жрут. Даже я их не боюсь. Темнота!