– Это позволяет мне перейти к тем перспективам, которые вы обретете, находясь рядом со мной, без необходимости объяснять вам, насколько в данный момент плачевно ваше положение.
Потрясающе! Воистину, просто потрясающе!
Наверное, я улыбнулась. Вероятно, лорд Арнел этого не увидел, а если и имел возможность узреть, то сразу в тройном варианте. Зато у меня была превосходная возможность лицезреть истинного дракона в его почти истинной ипостаси – сильный, уверенный в себе и своей силе мужчина, одной рукой удерживающий Зверя, второй практически обнимающий меня, и решающий не одну, не две, а сразу три задачи одновременно – удержание Зверя, допрос Зверя и соблазнение меня. И он справлялся. Превосходно справлялся… с первым двумя задачами.
– Лорд Арнел, вы спросили, счастлива ли я, и, получив ответ «Нет», удовлетворились этим. Напрасно. – Я смотрела в черные глаза со все той же грустной улыбкой, грустной и горькой. – Вам стоило задать другой вопрос.
– И какой же? – напряженно спросил он, и на мраморно-безупречном мужественном лице настороженно сверкнули тревогой темные глаза.
Я любовалась им в этот момент. Как драконом, как мужчиной, как личностью, как явлением природы. Столь же величественным и могучим, как бушующий океан или вызывающий содрогание гром надвигающегося шторма, – он вызывал восхищение, бесспорно. Могла ли я винить его в порочности и питаемой ко мне непозволительной страсти? Едва ли. Он являлся драконом, и я, узнающая о драконах все больше с каждым днем, была вынуждена признать – они кардинально отличаются от людей. И то, что мы видим их в человеческой форме, – лишь оболочка, налет цивилизации на хищном оскале сильнейших из когда-либо проживающих в этом мире существ. Обижаться, негодовать, ощущать себя оскорбленной? В этом не было смысла. Все равно что в разгар грозы выйти из укрытия и, стоя под дождем, посылать проклятия сверкающим молниями тучам. Бессмысленно, безнадежно и бесполезно. А еще опасно. Крайне опасно. Ведь никогда не известно, чем обернется буря или до какой высоты поднимутся волны во время шторма. Именно это меня и пугало больше всего – непредсказуемость лорда Арнела. Мне казалось, мы все решили еще тогда, когда он при мне читал мое исполненное эмоциями послание, но вот он печальный итог – я в ловушке собственных глупости и любопытства, а дракон теряет разум от страсти, на которую я никогда не сумею ответить. Никогда. Мне не семнадцать, я через многое прошла, и я не желаю лишиться уважения в глазах тех последних людей, кто еще не предал меня презрению, как моя семья и все те, кого я считала близкими.
– Вы не спросили, в какой момент я утратила счастье, – тихо сказала дракону.
– И в какой же? – Вопрос прозвучал почти требованием.
Что ж, вот ответ:
– В тот момент, когда доверилась дракону.
Я едва ли произнесла это тихо и боюсь, в сказанном прозвучала вся горечь, что я испытывала по данному поводу. Горечь напрасных сожалений.
– Вот как, – тихо произнес лорд Арнел.
Кивнув, я посчитала нужным разъяснить данный момент:
– Не стану заверять вас, что доверие мое было предано, мне не в чем винить профессора Стентона, кроме одного – умолчания о том, что меня ожидает. Но он промолчал, а я была слишком юна и наивна, чтобы предугадать… Как вы там сказали? Перспективы? Что ж, я была слишком наивна, чтобы просчитать перспективы и понять, что ждет меня впереди. Как итог…
Я развела руками, недвусмысленно намекая на окружающую действительность. Была ли я ей рада? Отнюдь.
– Но сейчас, – медленно, осторожно произнес лорд Арнел, – вы уже достаточно «не наивны», чтобы…
Он не стал договаривать. Вероятно, впечатленный тремя парами моих глаз, с холодным вызовом взирающих на него. Поэтому договорила я.
– Лорд Арнел, шесть лет назад, заключая договор с профессором, я поддалась тщеславию и гордости, кои в тот момент превалировали в моей душе, вероятно, в силу излишне юного для принятия подобных решений возраста. И в результате единственным, что не пострадало от нашего с лордом Стентоном соглашения, оказалась моя гордость. Вы же предлагаете то, что не оставит мне даже ее!
Но напрасно я ожидала, что меня услышат и поймут. Лорд Арнел лишь переспросил:
– Гордость?