Фаталист

Смятение полицеймейстера доставило Печорину немалое удовольствие.

– А вы представьте.

– Не хочу! Вам обидно просто, что Фатов сам сознался, не дал вам возможности умом блеснуть перед князем.

Печорин нахмурился. Вахлюев, кажется, и сам понял, что перегнул палку.

– Уверен, вы бы его нашли, – сказал он примирительно. – Но уж теперь ничего не попишешь. Дело окончено.

– Где сейчас Фатов? В остроге?

– Нет, он ведь на ладан дышит. Дома. С охраной, разумеется. Приставил к нему двух человек. – Вахлюев усмехнулся. – Не убежит!

– Я должен с ним поговорить.

– Это уж лишнее, – покачал головой полицеймейстер. – Признание у нас его имеется, а после вашей беседы он, глядишь, еще и отпереться от всего надумает. Нет уж, Григорий Александрович, извините, но я этого позволить не могу. Дело, которое вам поручил Михал Семеныч, сделано, так что можете отдыхать в свое удовольствие, а душегуба этого оставьте нам.

Было ясно, что от полицеймейстера толку не будет. Григорий Александрович сухо распрощался с ним и ушел.

Он чувствовал, что прав, и Фатов, если он и убийца, не один замешан в чудовищных злодеяниях. Зачем бы ему, право слово, брать на себя одно и отказываться от другого, зная, что ему все равно не поверят? Глупо! А история насчет того, что он случайно встретил

Асминцеву в гроте, не выдерживала никакой критики. Фатов темнил. Он молчал именно про то, что хотелось бы узнать Печорину: зачем Асминцева отправилась ночью в грот, почему она не кричала, зачем офицер пытал и убил ее. Ни на один из этих вопросов Фатов не дал ответ.

И что это за слова о том, что все равно душу не спас? С этим надо разобраться. И Григорий Александрович чувствовал, что ответ есть у Раевича. Стоит, пожалуй, согласиться на его пари и узнать, что это за особое условие, которое банкомет сообщает в последнюю очередь.

Как оно связано с выкупом?

* * *

Печорин возвращался домой под дождем. Настроение было отвратительное. Становилось прохладно, и хотелось поскорее добраться до дома. Луна поднималась из-за темных вершин. Окна гасли одно за другим. Часовые на валу крепости и казаки на окрестных пикетах протяжно перекликались.

В одном из домов слободки, построенном на краю обрыва, Григорий Александрович заметил сильное освещение. Оттуда доносились нестройный говор и крики, изобличавшие военную пирушку. Движимый любопытством, Печорин подкрался к окну. Неплотно притворенный ставень позволил ему видеть пирующих и слышать их слова.

Говорили о нем!

Драгунский капитан, разгоряченный вином, ударил по столу кулаком, требуя внимания.

– Господа! – сказал он. – Это ни на что не похоже. Печорина надо проучить! Эти петербургские слетки всегда зазнаются, пока их не ударишь по носу! Он думает, что только один и жил в свете, оттого что носит всегда чистые перчатки и вычищенные сапоги. И что за надменная улыбка! А я уверен между тем, что он трус, – да, трус!

– Я думаю то же, – сказал Грушницкий. – Он любит отшучиваться. Я раз ему таких вещей наговорил, что другой бы меня изрубил на месте, а Печорин все обратил в смешную сторону. Я, разумеется, его не вызвал, потому что это было его дело.