Месма

Женщина приняла его руку с поистине королевским достоинством и величаво поднялась на крыльцо. Прохор Михайлович с сильно бьющимся сердцем пропустил гостью в маленькую прихожую. Закрыв тотчас дверь, чтобы не напускать холода, он хлопотливо принялся зажигать лучину.

— Электричества у нас пока нет, — бодрым голосом пояснил он, — свет дают только к ночи на три-четыре часа… Но мы и сами какой-никакой свет сделать можем!

Прихожая озарилась тусклым сиянием зажженной лучины, по стенам запрыгали темные тени. Женщина огляделась вокруг себя — с неподдельным интересом, но и без излишнего любопытства. Из прихожей, где стояло вдоль стен несколько стульев, открывался проход в маленькую комнатку, в которой виднелась тренога с водруженным на верхушку фотоаппаратом. Рядом расположеный другой дверной проем вел в соседнюю комнатушку, в которой при свете дня, проникающего через окно, был виден накрытый скатеркой стол и угол кровати, стоявшей под окном.

— Так у вас здесь фотоателье, да? — спросила красавица, окидывая взглядом маленькие и тесные помещения мастерской.

— Да, сударыня! — отозвался Прохор Михайлович. — У нас здесь фотоателье… Правда, клиентов сейчас немного, к сожалению, и причины вполне понятны. А вот до войны, бывало, отбою нет! Крутишься целый день, как белка в колесе… Ну, что поделаешь: всему приходит конец, и войне он тоже когда-нибудь настанет. И все вернется на круги своя…вот дожить бы только…

При этих словах женщина внимательно посмотрела на него, и Прохор Михайлович заметил, какие у нее глаза: темные, глубокие, словно бы поглощающие того, на кого устремлен их взгляд… Ему вдруг стало не по себе от этих ее завораживающих глаз, и он постарался переключиться на то дело, за которым вернулся домой.

Прохор Михайлович наклонился и достал из тумбочки хлеб, завернутый в чистую и мягкую тряпицу. Положив его на столешницу, быстро развернул, гордо показав гостье черную краюху, покрытую поблескивающей корочкой.

— Вот! — сказал он, протягивая ей кухонный нож. — Это настоящий хлеб. Отрезайте сами, сколько вам нужно.

— Что значит «сколько нужно»? — воскликнула женщина изумленно. — Покажите сами, пожалуйста… тогда я и отрежу!

— Нет, нет… голубушка, режьте, не стесняйтесь.

— Право, вы ставите меня в неловкое положение. Разве вы этого не понимаете?

— Послушайте… — Прохор Михайлович взглянул ей в глаза.

Он поймал себя на мысли, что она сейчас отрежет кусок хлеба и уйдет, и больше он ее, возможно, вообще не увидит. И ему сделалось так тоскливо, что сильно захотелось кричать…

Он даже слегка рассердился на нее за то, что ей было невдомек: он с радостью отдаст ей весь свой хлеб, лишь бы она побыла у него подольше! Или хотя бы еще как-нибудь зашла…

— Послушайте, — повторил он. — Я человек больной, и болезнь моя тесно связана с тем, чем я питаюсь. И прежде всего мне нужны белки, то есть — нечто мясное… А хлеб — это так, для заполнения желудка. Так что берите — сколько вам нужно! Вы молодая, здоровая, и вам надо беречь ваше здоровье… и конечно, вашу красоту тоже.

Женщина смущенно повела в воздухе ножом. Ей было неловко, и фотомастер ей ободряюще улыбнулся. Она несмело улыбнулась в ответ, но наконец-таки решилась: взяла хлеб одной рукой, а второй принялась отпиливать себе ломоть. Прохор Михайлович впервые обратил внимание на ее руки: у нее были тяжелые узкие кисти и очень длинные пальцы… Они обхватили всю краюху так цепко и так властно, что Прохор Михайлович только судорожно сглотнул.

Он никогда не видел таких красивых рук — подобные им руки он встречал только на картинах мастеров эпохи Возрождения, однако полагал, что в жизни таких кистей и пальцев у женщин просто не бывает! Оказалось, что бывает, и не где-то в далекой Италии, а здесь, в голодном и холодном Краснооктябрьске. Это было нечто совершенно невероятное.

Женщина отрезала кусок хлеба и положила нож на стол.

— Благодарю вас… — тихо и проникновенно сказала она. — Вы так добры…

— Не стоит благодарности, — просто ответил Прохор Михайлович. — Мало ведь отрезали-то!