– Ну, пока, – говорит Марина, – завтра созвонимся.
– Пока, – кивает Лёва.
– Пока, – говорит Ника, но, когда Марина начинает спускаться, кричит ей вслед: – Марина!
– Чего случилось?
Марина останавливается, и Ника сбегает по лестнице.
– Слушай, – говорит она, – хотела извиниться… ну, за то, что тебе наговорила… Я была не права про тебя… и вообще… мы просто с Гошей поругались, ну и я…
– Да ладно, – машет рукой Марина, – я забыла уже все.
Но Лёва-то помнит бледное Маринино лицо и растерянный голос:
Да только такая уж она, Марина: если ради дружбы надо соврать – соврет запросто.
Вечерами здесь очень тихо. Лишь где-то лают собаки, да скрипит под ногами снег. Старики по аллеям гуляют, опираясь на палки, в одиночку, иногда парами. Желтые пятна фонарей, серебристые капельки звезд, черное небо над головой, пустота на душе.
Вот я и стал совсем старым, думает Павел Васильевич. В зимнем доме отдыха, по путевке от Общества ветеранов войны, среди таких же стариков, туда-сюда по аллее, туда-сюда. Желтый дом с колоннами в одном конце, черные кованые ворота – в другом… вот границы наших вечерних путешествий.
Зимой рано темнеет. Тяжелое черное пальто давит на плечи, прижимает к земле. Протекающие подошвы ботинок оставляют на снегу следы, но неохота на них оглядываться: за двумя стариками, идущими впереди, тянутся четыре пунктирных линии, за тобой – две.
В сыром вечернем воздухе голоса приглушенные, как сквозь вату:
– …в пятницу приедут навестить… сказали, что наверняка…
– …вам, Михаил Николаевич, просто завидую…
– …и Машенька…
Машенька – это внучка, Михаил Николаевич всегда о ней рассказывает. И умница, и красавица, и отличница. Павел Васильевич только вздыхает: бывшие учителя не любят таких рассказов – слишком хорошо они представляют, какой на самом деле может оказаться этакая Машенька.
Какой? Да какой угодно. Скучной зубрилой. Заносчивой злюкой. Очаровательной бездельницей.
Может, впрочем, и правда оказаться умницей и красавицей. Чего только на свете не бывает…