Полный газ

Питер и Кристиан побрели вдоль стен, рассматривая лица с застывшим на них выражением ужаса. Все чучела носили хипстерские бородки, и, если отвлечься от рогов, можно было вообразить, что мистер Чарн расстрелял известную шоколадную мастерскую в Бруклине. Питер остановился около одного чучела – блондина с нежными, словно у эльфа или девушки, чертами лица и растрепал его шевелюру.

– Похоже, мы нашли твоего настоящего папочку, Кристиан, – заметил он.

Тот в ответ показал ему средний палец, но, будучи паинькой, сделал это за спиной, так что никто другой ничего не заметил.

В благоговейном молчании они обозрели циклопа, затем перешли к паре серокожих орков, чьи уши были утыканы медными серьгами, а вываленные языки лиловели, точно баклажаны. Один из орков торчал из стены по пояс, и Питер тайком от отца изобразил, будто трахает его в рот. Кристиан невольно фыркнул, хотя лоб его от волнения покрылся испариной.

На первое подали гороховый суп, похожий на блевотину одержимой девчонки из фильма «Изгоняющий дьявола». Впрочем, суп был горячим и соленым, и Питер сам не заметил, как выхлебал свою порцию. Главным блюдом оказалась жареная баранья нога – хрустящая, в пузырьках кипящего жира. Питер отрывал длинные, истекающие соком полосы мяса – такой вкуснятины он в жизни не ел. А вот Кристиан лишь потыкал свой кусок вилкой. Питер знал, что у друга чувствительный, слабый желудок. Его часто тошнило – в первый день учебы или накануне серьезного экзамена.

Миссис Чарн тоже это заметила.

– Да, тут у некоторых бывает, у особо впечатлительных. Голова кружится. Тем более перед равноденствием.

– Чувствую себя раздавленной мухой, – пожаловался Кристиан. Язык у него заплетался, как у впервые нализавшегося подростка.

На другом конце стола Фоллоуз скармливал куски баранины трем терьерам Чарна, которые возились подле его ног.

– Вы так и не сказали нам, чем занят мистер Чарн.

– У таксидермиста, – объяснила миссис Чарн. – Новеньких набивают.

– Простите! – промычал Кристиан, вскочил, оттолкнув стул, и выбежал через вращающуюся дверь.

В кухне его вывернуло. Прежде звуки и запахи рвоты выводили Питера из себя, однако, прожив рядом с Кристианом четыре года, он понял, что и к этому можно привыкнуть, и спокойно положил себе еще лепешек.

– Меня в первый раз тоже мутило, – поделился Стоктон, возбужденно подталкивая Питера локтем. – Придет в себя, как только доберемся до места. Просто устал от ожидания. Завтра будет голоден как волк. – Он поднял глаза на хозяйку. – Оставите что-нибудь Кристиану, миссис Чарн? Холодный фавн лучше, чем никакого.

Чарн застигает проныру

Мистер Эдвин Чарн явился около одиннадцати и принес с собой стеклянный сосуд, завернутый в белую ткань. Потопал ногами, с ботинок отвалились большие комья снега. Где-то наверху скрипнула половая доска, Чарн застыл у подножия лестницы, всеми клетками своего тела ощущая дом. Расхожее выражение «знать как свои пять пальцев» в данном случае не подходило. Чарн знал Рамфорд гораздо лучше собственных пальцев. Всего несколько секунд ему понадобилось, чтобы, вслушавшись в шорохи, точно определить, кто где находится.

Громовой храп – это жена. Чарн, даже не видя ее, прекрасно знал, как она спит: голова запрокинута, рот открыт, рука сжимает край простыни. Пружины в комнате справа на втором этаже стонут так, что сразу понятно – там Стоктон. Фармацевт весит фунтов на шестьдесят больше, чем полезно для здоровья. Его сын, мальчишка Питер, стонет и пускает газы во сне.

Чарн поднял голову, чтобы получше расслышать мягкие, легкие шаги по лестнице, ведущей на третий этаж. Это не мог быть Фоллоуз, солдат, которого буквально собрали по кускам после какой-то там войны. Мускулистый и быстрый, двигался он, однако, очень тяжело. Оставался только Кристиан, юноша, напоминающий счастливого принца из детских сказок.

Чарн снял ботинки и крадучись начал подниматься по лестнице, не выпуская из рук своей ноши.

Кристиан в старомодной полосатой пижаме – такую могли бы надеть дети Дарлингов[5] на Рождество 1904 года – торчал в дальнем конце чердака, длинного и пустого, с треугольными мансардными окнами. Под одним из стропил стояла старая швейная машинка с железной педалью. Замшелый ковер был таким ветхим и потертым, что почти сливался с полом. Дверца – которая и в самом деле напоминала дверцу шкафа – виднелась в дальнем конце чердака. Чарн молча наблюдал, как парень берется за медную ручку, поворачивает ее и с глубоким вздохом открывает.