Трудно было сказать, что его так разволновало. Но он даже задергался на полу, подтягивая к себе ноги в густо смазанных жиром блестящих сапогах. Митя под этот вопль отдернулся в испуге, не ожидая такой странной реакции.
– Врешь, Карамазов, – Лягавый, поджав под себя ноги, все не успокаивался, хотя заметно было, что унижения Мити все-таки имеют на него какое-то действие, не давая вновь разгореться гневу и ярости. – Я твоего братца сейчас сам душить буду… как цыпленка…
– Меня, меня, Кузьма Титыч!.. Меня – ради Христа!.. Богом клянусь – не ворохнусь!.. А его пощади!.. – и Митя действительно, вытянув шею, лег перед Лягавым головой на его бедро, и даже приподнял кадык вверх.
– Врешь, Карамазов, – тот снова захрипел, как будто мысль у него не могла сбиться ни на что другое. И в то же время как некая задумка мелькнула в его глазах. – Ты мне сейчас ж…. цаловать будешь… Ради братца своего…
Он скинул со своей ноги Митю и, нисколько не стесняясь дрожащей в углу крестьянки и по-прежнему тонко скулящей Лукьяши, перевернулся на живот, затем стал на четвереньки, распустил одной рукой ремень под жилетом и стащил с себя сначала штаны, а затем и желтое исподнее.
– Цалуй, Карамазов!.. В обе щеки цалуй…
На секунду упала полная тишина. Замолчала даже постоянно скулящая и никак не могущая успокоиться Лукьяша. Митя тоже замер, откинувшись головой назад. Какое-то время она колыхалась взад-вперед, словно ее обладатель боролся с собой. Митя словно бы принял решение, но какая-то сила еще удерживала его и все-таки не могла удержать… И тут тишину прорезало его громкое рыдание. Это было даже не рыдание, а какие-то рыдающие всхлипы, как будто потоки слез залили ему нос и горло до невозможности продохнуть. Может, так и было в действительности, но после нескольких секунд промедления Митя действительно дважды приложился к пятой точке Лягавого, только на этот раз молча и без последующих комментариев. Тот, как бы проверяя подлинность произошедшего, насколько позволяла ему шея, обернулся головой назад.
– То-то же… Помоги встать.
Только теперь Лягавый, казалось, был полностью удовлетворен. Он, поддерживаемый Митей, не спеша оправился, а затем крикнул опять появившимся в открытых дверях любопытствующим рожам:
– Видели, как Карамазов мне ж… цаловал? То-то же… Знай Горсткина…
Он сделал несколько шагов к двери, но уже почти у выхода, вновь остановился и оборотился к по-прежнему сидящему на полу Алеше:
– А ты, гнида… Знай, что простил тебя ради братца… Оно стоит того… Не удушил, как цыпленка, – он отвернулся и сделал несколько шагов к двери. – Простил его – аль не христиане мы што ли? Али прощать не должны – а, помыранцывые?.. – это он, уже уходя вместе с Митей, обратился к ожидающим его за дверьми собутыльникам и любопытствующим. Ответом ему послужил одобрительно-радостный и даже восхищенный вой с восклицаниями: «Ай, да Горсткин!» и «Знай нашего!»
Уходя вместе с Лягавым, Митя осторожно и полностью прикрыл за собой дверь. Алеша какое-то еще время сидел на полу, затем встал и пересел на кровать – только не на ту, где сидел до инцидента с Лягавым, а на место Грушеньки. Но все это проделал механически, как кукла, видимо тоже не до конца еще придя в себя. Маруся наблюдала за ним, и недавний страх до странности очень быстро соскочил с ее жилистого лица, сменившись каким-то новым чувством, похожим на любопытство или даже нетерпеливое ожидание. Тут подала голос и затихшая было Лукьяша. Только это уже был не плач, а какой-то выкрик, похожий на «а-а-ах!», и она заболтала ножками, пытаясь освободиться из рук матери.
Голос Лукьяши вывел Алешу из оцепенения. Он даже словно чуть вздрогнул, потом часто заморгал, покрутил головой по сторонам, затем резко встал и направился к выходу, забыв закатившийся под кровать Грушеньки цилиндр.
– Барин, а барин? – остановил его окрик Маруси почти уже у дверей.
Обернувшись, Алеша увидел, что она нерешительно подзывает его неловкими кивками ладони, как бы не решаясь что-то сказать вслух. Алеша вернулся и склонился над крестьянкой.
– Барин, а барин, подайте нам на бедность нашу проклятущую от щедростей ваших. Век за вас Бога молить буду… А, барин?.. Оно может рублев десяток, а то али и двадцать?.. – горячо заговорила она вполголоса, постепенно понижая его еще ниже, а говоря о суммах, уже просто шептала.
Лицо Алеши непроизвольно исказила гримаса какого-то мучительного ступора, а затем и отвращения. Но он молча залез во внутренний карман и достал оттуда матерчатый кошелек.
– А то, барин, может и рублев тридцать… – вновь зашептала, лихорадочно блестя глазами, Маруся, приподнимаясь на кровати и отодвигая от себя Лукьяшу. – Благодетель вы наший милостивый. Век маливаться на вас будем…
У Алеши дрожали пальцы, и он не мог отщелкнуть застежку на кошельке. Тогда еще раз исказившись, он сунул весь кошелек в руку Маруси, и она тут же потянулась целовать его руку. Но Алеша успел выдернуть ее и чуть не бегом бросился из палаты вон.
ebooksa