– А Хохлакову старшую ты тоже так обрабатывал? – глаза у Катерины Ивановны горели злыми огоньками, но одновременно они светились и нарастающим возбуждением. Она вряд ли себе отдавал отчет, как ее сильно задело упоминание о Грушеньке. – Или ты к ней по-другому подкатывал? Деньгами или мужем шантажировал, правда, мужа у нее тогда не было. А – или Перхотина убрать обещался? – Катерину Ивановну несло все дальше вместе с этим раздражительным возбуждением. – Что же она, интересно, тебе ответила? Скажешь или нет?
Но Ракитин опять отреагировал непредсказуемо:
– Неужто ревнуешь? К покойнице?..
Он все еще стоял на коленях и даже, было, потянулся рукой к руке Катерины Ивановны. Но та, не заметив этого движения, откинулась назад и расхохоталась. И смеялась долго, дольше, чем это могло выглядеть натурально. Ракитин терпеливо ждал конца смеха.
– Катерине Осиповне я не мог тогда ничего предложить…
– А мне, стало быть, теперь можешь?
– Стало быть, могу…
Катерина Ивановна опять, было, откинулась, чтобы разразиться новой вспышкой не слишком все-таки натурального смеха, но почти сразу же оборвала саму себя:
– Ну, хватит комедий! – и тут же, вполоборота от Ракитина повернув голову, возвысив зазвеневший металлом голос, громко выкрикнула. – Товарищи, входите, пора заканчивать…
II
суд
И сразу же что-то заколыхалось за одной из ширм: то, что издалека напоминало двери, оказалось просто двумя тяжелыми полотнами в виде дверного проема, которые раздвинувшись, впустили в комнату почти одновременно несколько человек. В комнатке сразу стало теснее и темнее. Первым вошел Красоткин, за ним Муссялович, следом Алеша, причем, было видно, что за ними – в глубине дверного проема за ширмой еще и кто-то остался. Ракитин, повернув голову почти до предела назад, сначала замер в той же самой позе «порыва» к Катерине Ивановне, в которой его застали ее слова. Потом неопределенное выражение угрюмой досады мелькнуло в его лице, и он стал медленно обмякать назад, но не сел обратно на стул, а тяжело и с видимым усилием поднялся на ноги.
– Сюда пожалуйте обратно на стул, господин Ракитин. Здесь вам будет удобнее, – прокомментировал его движения Красоткин не очень естественным, каким-то слишком торжественным голосом.
– А, вся компания в сборе… Да знал я, что вы где-то здесь…Тут по углам где-то шаритесь. Поговорить не дали, – все с тем же выражением досады глухо пробормотал Ракитин, но принял предложение Красоткина и сел на стул вполоборота к Екатерине Ивановне. Он вновь оказался в круге света, в то время как все остальные вне его.
– Не беспокойтесь, господин Ракитин, сейчас мы доведем начатый вами разговор с Катериной Ивановной до неизбежного и логического конца, – продолжил тем же тоном Красоткин. – Причем, я думаю, не стоит приводить всю доказательную базу, сложившуюся в ходе вашей предыдущей транзакции о том, что вы, господин Ракитин есть провокатор царской охранки, присланный сюда для внедрения и наблюдения за деятельностью нашей революционной ячейки.
– А подслушивать нехорошо, – криво усмехнувшись, ответил Ракитин. – Его глаза как бы еще глубже ввалились в глубину глазниц, откуда он настороженно, но без видимого страха высматривал, переводя взгляд с одной фигуры на другую. – Или революционные принципы позволяют пользоваться семи методами? А как же «революцию делают чистыми руками»? Или нельзя, но когда очень нужно – можно? А – господа революционеры?
Ракитин с каждым словом говорил все увереннее. Алеша поймал себя на мысли, что он напоминает собой пойманного в силки зверька, но зверька еще не затравленного и не доведенного страхом до последнего безумного отчаяния, а такого, кто, понимая всю серьезность положения, еще надеется вырваться или в крайнем случае подороже продать свою жизнь. Такая мысль мелькнула где-то в сознании, хотя Алеша и старался сосредоточиться на содержании самого разговора.
– Господин Ракитин, мы вовсе не обязаны отвечать на ваши вопросы – я думаю, вы понимаете, что в роли ответчика будете выступать вы, а не мы, и в случае необходимости мы будем вам задавать вопросы, если они нам понадобятся. Хотя таких вопросов у нас осталось совсем немного, ибо суть дела, кажется, предельно ясна.
– Ясна ему… А мне вот что-то неясна.
– Что вам неясно, господин Ракитин?