— Будет тебе, — махнул рукой Травин, облокачиваясь на стен у. — Отказали, значит, снова напишем. Я упрямый. До конца пойду. Вон по суду с купчихой Рабыниной столько бумаг написали и туда и сюда. Больше года переписку вел. А ведь не зря. О том сегодня в академии выписку из журнала Правления Императорской Академии художеств получил.
— Здесь с большой печатью. Важное, — Татьяна протянула письмо.
Алексей погрузился в чтение. Пока он читал, она внимательно следила за выражением лица мужа. Шевелила губами — молилась. За долгие годы жизни она научилась понимать его по малейшему изменению в лице. Вот он нахмурился — она задрожала. Вот усмехнулся — Татьяна насторожилась. Губы стал покусывать — заерзала на табурете она.
— Извещают, что мне больше ничего не полагается! Стыда у них нет! — вскипятился Травин. — Ты понимаешь, — он потряс бумагой, скрученной в трубку, — это вместо 900 рублей по смете! Я тебе рассказывал, — продолжил он уже спокойнее, видя, что Татьяна кивает головой, — в память великой княгини Александры Николаевны, по воле императора Николая Павловича была составлена смета на устройство иконостаса с церкви при больнице. Теперь выясняется, дескать, что со мной уже рассчитались тогда, когда выдали 50 рублей. Как такое могло произойти, если профессор Академии Александр Павлович Брюллов лично со мной договаривался?!
— Успокойся, — миролюбиво сказала Татьяна и, тихо ступая по половице, прошла к люльке, подвешенной в середине комнаты, качнула ее. Оттуда оглянулась на мужа и прошептала: — Не спорь с начальством, а то тебе никогда не стать академиком.
— Звания дают не за расположение к власти, а за талант, — сердито буркнул Травин и, обернувшись к сыну, сказал: — Как учеба, Иван? Про рисование можешь не рассказывать. Там пятерки должны быть. Ты мне про математику и историю расскажи. Для художника, каковым ты мечтаешь стать, они не менее важны, чем рисование.
— И по истории, и по математике пятерки, — выпалил Иван, но замялся и, глядя исподлобья на отца, тихо сказал: — Сегодня четверку по рисованию поставили.
— Негоже сынок, негоже, — покачал головой Травин. — Меньше пятерки ты не должен получать.
— Учитель по рисованию просил вас, папаня, обязательно прийти к нему, — не поднимая головы, продолжил сын.
— А это еще что? Хулиганил? — отец поднялся с табурета и быстро подошел к Ивану.
— Никак нет. Он меня спросил, с чего я срисовал домик возле храма в Галиче. Я ему сказал, с натуры, вот и попросил, чтобы вы пришли, — задрав голову вверх, глядя отцу в глаза, ответил Иван. — Ей-богу не вру.
— Домик возле храма? — спросил Травин, задумчиво глядя на сына.
— Я его там взял, — Ваня показал рукой на угол квартиры, где лежали большие листы бумаги, рамки, подрамники, — все, что Алексей привез с собой из Галича, и время от времени перекладывал с места на место.
— Кто тебе разрешил? — нахмурился Травин.
— Вы, папаня.
— Когда?
— Третьего дня. Вы писали за столом. Я спросил, можно ли мне чего-нибудь из старых рисунков срисовать.
— Ну и…
— Вы показали рукой на угол, так я и взял.
Переговариваясь с сыном, Травин тем временем прошел в угол комнаты, выбрал из вороха бумаг потемневший от времени лист.