— Я знал, что вы придете, — улыбнулся он, и первая неприязнь, возникшая к нему у Травина, пропала.
Алексею даже показалось, что он где-то видел этого человека. Ему вдруг все понравилось в нем. И даже лысая голова с пушинками волос напомнила голову ангела.
— Проходите. Присаживайтесь. Сейчас все учителя уйдут в классы, и у нас с вами будет пятьдесят минут, — вежливо сказал он и усмехнулся. — Если не наскучит, заинтересует мой рассказ, разговор продолжим. У меня сегодня больше уроков нет.
— Я ведь чего вами заинтересовался, — начал беседу Козлов, как только дверь в учительскую закрылась. — Рисунок, который принес на урок ваш сын, оказался точной копией рисунка, доставшегося мне от мамы. Она говорила, получила его из Костромы от священнослужителя. Родители намеревались дом этот купить, но опоздали, он достался другому покупателю. И вот что обидно — дом был увезен в неизвестном направлении.
— Чем могу служить? — растерянно спросил Травин, не улавливая смысл разговора и не расслышав последней фразы.
— Служить? — учитель зажмурился, но когда открыл глаза, в них играла улыбка. — Нет, братец. Служить мне не надо. Вы сами себе должны послужить, — он прокашлялся в кулак и продолжил уже с серьезным лицом. — Этот дом, он был деревянный, некогда принадлежал Асану Елизарьевичу — внуку Семена Ивановича Травина — игумену Кирилло-Белозерского монастыря Серапиону — прямому потомку московского боярина Семена Ивановича Трава, сына московского боярина Ивана Федоровича Собаки и далее, далее к Рюриковичам.
— Кхе-кхе, — прокашлял от нетерпения Травин, — которому и без того были известны родословные двух ветвей Скрябиных и Травиных, ведущих свое начало от удельных князей Фоминских, происходящих от Великого князя Рюрика из Смоленской ветви.
— Понимаю, понимаю, — кивнув несколько раз, улыбнулся Козлов. — Вам неинтересно. Зато, — он широко открыл глаза, — я вам сейчас такое покажу — ахнете!
Он быстро достал из сумки лист твердой бумаги и положил на парту. Перед Травиным было изображение герба. Рядом с ним — текст. Впившись в него глазами, он принялся читать вслух:
— На две части разделенный щит, у которого правая часть показывает в черном поле золотое стропило с наложенными на нем тремя горящими гранатами натурального цвету между тремя серебряными звездами, яко общей знак особливой Нам и всей Империи Нашей при благополучном Нашем на родительский Наш наследственный престол вступления верно оказанной службы и военной храбрости, а левая содержит в серебряном поле черную пушку вправо на лафете черного цвета окованном золотом. Пушка стоит на зеленой подошве щита. Над ней вверху красная старинная корона. Над щитом несколько открытый к правой стороне обращенный стальной дворянский шлем, который украшает наложенная на него обыкновенная лейб-компании гренадерская шапка с красными и белыми страусовыми перьями и с двумя по обеим сторонам распростертыми орловыми крылами черного цвета, над которыми повторены три серебряные звезды. По сторонам щита опущен шлемовый намет зеленого и черного цветов, подложенный справа серебром, слева золотом, с приложенною внизу щита подписью: «За верность и ревность». (25 ноября 1751 г.)
Едва закончив читать, Козлов с оттенком таинственности сказал:
— Да будет вам известно, этот герб Григория Яковлевича Травина, кавалергарда, прапраправнука Салтыка-Травина Ивана Ивановича. Получен герб за участие в возведении на престол императрицы Елизаветы Петровны.
— Вы извините, но я не понимаю, зачем вы это мне все рассказываете и показываете, — настороженно глядя на учителя, спросил Травин, в то же время где-то внутри невольно ощущая, что сейчас прикасается к самому сокровенному.
В нем боролись два чувства. В первую очередь Алексей с гордостью осознавал: Григорий Яковлевич Травин мог приходиться ему прямым родственником, и находил схожесть характеров, узнавая в себе напористость, смелость кавалергарда. Но восторженность, от которой трепетало сердце, наталкивалась на рациональность, с годами все больше овладевавшую им. Травин спрашивал себя: «Что мне сейчас дают знания о фамильном гербе? Родство с Григорием Яковлевичем надо еще доказать».
— Неужели не догадались? Ай-ай-ай! — всплеснул руками Козлов. — А я-то думал — художник человек образованный, ничего разжевывать, как нашим гимназистам, не надо, до всего сам дойдет.
— Мы с вами начали разговор с дома в Галиче, — неуверенно сказал Алексей, но будто кто толкнул его в бок, кто-то невидимый шепнул горячо: «Чего мямлишь — ты Травин, потомок воевод», и он, выпрямив спину, заговорил уверенно, твердо: — Вы сказали, мол, дом в Галиче принадлежал Асану Елизарьевичу Травину. Потом начали говорить про Рюриковичей, о кавалергарде Григории Травине. Меня интересует, какое отношение к дому имеете вы и причем здесь я? Ведь, согласитесь, слушать урок истории мне, занятому человеку, неинтересно, куда лучше было бы узнать о причастности меня к этой истории.
— Логично, — сухо сказал Козлов. — Но я бы и сам с вашей помощью хотел найти эту самую нашу с вами причастность. — Не спешите, — он погрозил пальцем. — Дайте доскажу, — Козлов поерзал на сидении, принял подобающую позу и продолжил. — Мы остановились на том, что на этом месте стоял деревянный дом. Он был построен Асланом Травиным и принадлежал Леонтию Ивановичу Травину. Кто-то из сыновей построил вместо деревянного дома кирпичный. Моя мама в девичестве была Надеждой Петровной Травиной. А вот кто ее дед, я не знаю. Думал, если вы с Галича, то родословную помните, вот и пригласил вас.
Слушая учителя, Алексей в памяти перебирал отрывочные воспоминания из разговоров отца с матерью. Обычно на эту тему отец любил говорить, как выпьет. Выпивал Иван Петрович редко, потому и воспоминаний мало осталось. Еще Алексей Иванович немножко помнил деда. Его звали Петр. И был он будто бы из богатой семьи. О нем отец всегда говорил, как только вспоминал о золотом кладе, и сильно ругал, дескать, под старость умом тронулся — детей наследства лишил.
«Не зря это все он рассказывал», — подумал Травин и, чтобы не потерять связь с воспоминанием, спросил: — А дом-то зачем ваши родители купить хотели?
— Мама требовала. Говорила, дескать, отец ей тайну перед смертью открыл. Настаивала, мол, потратим одни деньги — приобретем другие и много больше, — сказал Козлов, пристально глядя на собеседника.