Слова Наоко полны той же нежности, которая, сама того не подозревая, жила в уродливом теле Орфео. Меня тоже когда-то тронула его музыка. Она выражала те пронзительные чувства, которые его, лишенный языка рот, не мог высказать.
– Я узнала арии из итальянских опер, – шептала Наоко, оживившись, будто вновь слыша волшебные аккорды. – Монтеверди… Кавалли… Вивальди… Великие симфонии ему удалось воссоздать с помощью крошечного музыкального инструмента!
Эти имена ничего не значили для меня, обывателя, который никогда не был в опере. Но трепет, с каким Наоко говорила об этом, трогал меня.
– Ты знала, что Орфео может сбежать из Гран Экюри через дымоход?
– Именно на крыше я встретила его в первый раз.
– А две недели назад, после твоего отъезда в Версаль, он наблюдал за тем, как швейцарские гвардейцы снимали труп Тристана де Ля Ронсьера со стены Облавы. Останки давно замерзли, и вороны уже не могли его клевать. Однако вместо того чтобы бросить тело в братскую могилу, как это принято, гвардейцы незаметно перенесли его в повозку старьевщика, которая тут же уехала. Охваченный любопытством, Орфео следовал за повозкой несколько километров. Ты же знаешь: он быстр как олень и обладает сверхъестественной силой. Повозка прибыла на перекресток Грифа, в самое сердце Булонского леса. Там, в глубине леса, скрытый от посторонних глаз, в полной секретности, этот старьевщик встретил карету с людьми в масках, которым передал труп. Орфео не смог увидеть больше: приближался рассвет, и ему пришлось вернуться в подвалы Больших Конюшен. Он рассказал об увиденном с помощью доски и мела.
Я задумалась: Орфео нравился мне больше, чем многие из людей. Но все же он был нечистью, оживленной магией Тьмы. Боялся светового дня не меньше, чем вампиры и упыри.
Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: той мистической каретой, забравшей тело Тристана, была та самая, что прибыла на перекресток Грифов сегодня утром.
– Я сразу подумала, что за этим странным фетишизмом стоят ностальгирующие по заговору Ронсьера, – продолжала Наоко. – Я рассказала об этом Главному Конюшему. Он раздраженно и грубо осадил меня – как умеет это прекрасно делать, – сказав, что заговор раскрыт и что у него полно других забот. Да, забот полон рот, ведь готовится скорое нападение на Даму Чудес. Я уже говорила, Король требует присутствия директора во дворце каждую ночь. Монфокон опытный охотник за упырями и способен оценить ситуацию. Частенько днем он остается спать во дворце, когда стена Облавы закрывается. В результате я была обречена томиться в подвале со своим мрачным предчувствием.
– Твое предчувствие тебя не подвело, Наоко. С помощью колдовства останки Тристана были возвращены к жизни. Я столкнулась с ним на набережной Парижа, прежде чем разбойники схватили меня.
Мы помолчали в темноте, липкой и тяжелой. Воспоминания об объятиях Тристана заставили меня дрожать.
Предсказание вельможи в маске пугало еще больше:
– Я также предвидела твое похищение, – продолжала Наоко. – Пять дней назад, примчавшись в «Гранд Экюри», Монфокон сообщил, что твой след потерялся. Эту информацию он получил от Короля, а тот от Сураджа.
– Я знала, что они переписывались каждую ночь через ворона, – с горечью заметила я. – Сурадж обвинил меня в дезертирстве, не так ли?
– Он просто написал, что ты пожелала продолжить расследование самостоятельно. Главный Конюший был удовлетворен этим объяснением.
Наоко тяжело вздохнула.
– Тревога охватила меня. Ведь ты осталась совершенно одна в незнакомом городе, в то время как заговорщики все еще бродили по окрестностям. Что, если с тобой что-то случится? Я попросила Орфео вернуться на перекресток Грифа и попытаться получить информацию. Но каждый вечер лес был пуст… до прошлой ночи, когда карета появилась вновь. К ней навстречу вышли люди, также в масках. Сидя на дереве, Орфео подслушал разговор. Он услышал имя
Мое сердце разрывалось между благодарностью к Наоко, которая, не колеблясь ни секунды, бросилась мне на помощь, и чувством вины за то, что я втянула ее в ловушку, из которой не было надежды выбраться.
– Ты не должна была, – прошептала я.
– Должна. Ты бы сделала то же самое для меня. То, что делают друзья друг для друга.