— К-кто вы? — тихо спросил он, обращаясь к мужчине. Витю он словно не замечал.
— Это неважно, — ответил старик. — Вряд ли ты меня знаешь.
Следующий вопрос заставил Витю оцепенеть.
— К-ка-акой сейчас год?
Старик снова улыбнулся. Впрочем, улыбкой это можно было назвать с очень большой натяжкой.
— А вот это правильной вопрос, — сказал он. — Тысяча девятьсот восемьдесят четвёртый.
Шершень откинулся на подушку. С минуту он смотрел на потолок. По лицу его нельзя было определить, о чем он думает, но Витя, хорошо знавший друга, понял, что Шершень шокирован услышанным. Ресницы его дрожали, будто бы в палате дул сильный ветер.
— В-вы в этом у-уверены? — спросил Шершень не поворачиваясь.
Старик снова закашлялся. На этот раз так сильно, что, казалось, он никогда не остановится. Когда же ему это удалось, и он поднял взгляд, глаза его были влажными и мутными.
— Мне осталось жить три дня. Я в этом абсолютно уверен.
Наконец взгляд Шершня будто бы сфокусировался, стал осмысленным. Он приподнявшись на локте и увидел Витю.
Пару мгновений они смотрели друг на друга, потом Шершень спросил:
— Они зде-есь?
— Да, — сказал Витя. — Там… на лестнице… Николай Степаныч… сказал их задержит, но…
— П-понятно. — Шершень скривился от боли. — Помоги м-мне встать.
Витя подошел, Шершень откинул одеяло, с трудом опустил ноги в тапочки. Он был в больничной пижаме непонятного цвета.
— Давай руку… — Витя увидел забинтованную ключицу и поддерживающую ее шину, перекинутую через плечо. Лицо друга было испещрено швами, густо залитыми желто-коричневым составом, — скорее всего, йодом.
Они поднялись.
— В шкафу мои плащ и шапка, надень их, — сказал старик.
Витя посмотрела на Влада, тот нехотя кивнул.