Пятая мата

22
18
20
22
24
26
28
30

Он ждал, он уверился даже, что женщина опять кинется к нему с ласками и повторится то, бывшее в сосняке… По-мужски польщенный, Романов, однако, заранее не принимал, мысленно оскорблялся этим ее порывом, в котором не виделось чистоты, а было лишь желание женщины заглушить в нем старую горечь ревности и обиды. И потому, с тайным злорадством, приготовил он для нее жестокие, обидные слова: «Ну, с чего же мы начнем любовь теперь… С постели?!»

…Луна выкатилась из-за бегущих облаков, голубая, холодная, осветила стройный осенний тополь. Большие глаза Петлиной казались черными, бездонными, они таили в себе мудрое спокойствие женщины, и Тихон робел, глядя в них.

Нина понимала состояние Романова, давно переживала за него, ее бледные влажные губы мучились в страдальческой улыбке. И Тихон поднялся над собой, тоже понял ее. Теперь его переполняла жалость к женщине. В глубине сознания вдруг нашлись хорошие, спасительные для обоих слова, те слова, которые все разрешали и которые наверняка Нина сказала бы ему: «Было у нас не постельное. Помнишь?!»

Как не помнить всю чистую, бесхитростную любовь к ней!

Романов обнял женщину за плечи и замер от того восторга, который переполнял его и который уже связал их прошлое с нынешним.

Нина беззвучно плакала и не вытирала слез.

А Тихону хотелось бесконечно утешать ее, говорить какие-то ласковые слова — это он виноват в том, что до конца не поверил в свою любовь, упустил свое счастье. Но теперь все будет у них хорошо, отныне они навсегда рядом…

Он ничего этого не успел сказать.

Снизу, с реки, сквозь тугой посвист ветра явственно донесся сбивчивый стук весла о борт обласка, и по стуку, по тому, как плескалась волна о борт долбленки, Романов определил, что очень спешит и устал тот, невидимый на Чулыме, человек.

Внезапная тревога овладела Тихоном, он отстранился от Нины. Кто же это испытывает судьбу, кому жить надоело?

Чулым ярился в темноте глухо и зло.

Скрылась и опять в разрыве туч показалась луна, все тем же резким холодным светом облила берег, маленькую конторку участка, а за ней, в отдалении, — дощатую стену высокого такелажного склада.

Лунный разлив из под яра перерезала черная, бегущая тень, и начальник тотчас узнал Швору — лаковый козырек кожаной фуражки выдал бригадира.

Будь это чужой — мало ли кого ночь на реке застигнет, — Романов не очень бы взволновался, но Швора… Его-то зачем понесло на реку в такую погоду? Странно, из клуба быстро смотался… Постой, а может, с с Кожаковым стакнулся?! Ну… Самое время прижать к стене Швору, спросить напрямик…

Тихон выпустил теплую мягкую ладошку Петлиной.

— Ступай домой. Ну, чего ты так на меня уставилась? И не плачь, не надо… Завтра увидимся и обговорим, все обговорим!

…Он кинулся наперерез бригадиру. Швора опешил, сдавленно вскрикнул!

— Какого черта… Ох, и напужали!

Начальник вцепился маленькому бригадиру в плечо своей широкой цепкой рукой.

— Ты как на помеле летишь, испуганный… Куда?!