— Приказ… Ну, после разберемся. Веревка есть?
— Бочку к телеге привязываю, как же…
— Приготовь, понадобится.
Былин повел густым, у озера, сосняком. Вполголоса наставлял:
— Ты не бойся. Теперь он смиреный… Руки связаны, и самого я притянул к сосне. Размотаешь веревку и поведешь. Я с пушечкой следом… Посадишь на телегу — зачаль как следует подлеца. А там знай — погоняй! Опять же повторяю, чтоб шито-крыто…
Шли недолго. Михаил обернулся, тронул за плечо и откровенно похвастал шепотом:
— Как, хорош мой зверина?
— Где?
— Разуй глаза…
Костя выглянул из-за широченной спины Былина и чуть не вскрикнул — впереди, в десятке шагов, притянутый к сосне ременными вожжами, сидел не кто иной, как сам Кожаков! Парень сразу узнал его, не мог не узнать по синему шраму на лбу.
В смятении Кимяев жадно ощупывал глазами Кожакова. Тот, бородатый, в грязной рваной фуфайке, армейских брюках и сапогах, тупо глядел на светлую чашу озера.
«Бывший начальник — дезертир… Это как же так?!» — кричало все в Косте.
Кимяев сидел на сушине, лениво покуривая и не спешил в соснячок за Игреныкой. Разбирало любопытство, как-то обойдутся Романов и Былин с Кожановым?
Зато Былин и Романов торопились.
Былин сидел на пеньке, жадно жевал хлеб.
У Тихона дрожали руки, когда он распутывал вожжи. Освобожденный от них, Коржаков неловко, боком съехал с задка телеги, поднял мутные болевые глаза. Покривил спекшиеся губы на черном лице, тихо попросил Былина:
— Убери ты это. Куда я от вас сбегу — набегался…
— Могу и убрать! — охотно согласился тот и спрятал пистолет в кобуру. — Знать бы должон, что дальше людей не убежишь, Кожаков…
Странно, Тихон не ощущал зла на бывшего своего начальника. Скорее, жалость к нему заполняла Романова. Он вытащил из кошеля хлеб, вторую бутылку молока и подал:
— Поешьте! Как же вы это, а?