– Вы же девочка Э., так ведь?
Невероятно.
Ба знакома с Пуччини?
Я киваю, от волнения не в силах выговорить ни слова.
– Где же она? – Он осматривает тени по краю Сада. – Только что ее видел.
– Она… не здесь.
– Хм-мм… – Он улыбается. – Э. и сама немножечко богема, правда?
Я не могу не рассмеяться, и вместе со звуком из меня выходит напряжение, скопившееся за последние несколько минут между лопаток с тех пор, как все слова в моей желтой папке исчезли.
– Да, она всегда такой была.
– А вы? Вы тоже богема?
– Я… хотела бы я знать, как…
Пуччини бросает взгляд на Сэма, все это время молча стоящего рядом с нами.
– Может быть, нужно принести жертвы в отчаянной погоне за красотой и любовью.
– Но чем пожертвовать? – Я хватаюсь за возможность разгадать тайну этого места. – Должна ли я голодать и хиреть, как ваши бедные парижские художники? – Я поворачиваюсь к щедро накрытому столу, опровергающему его слова.
– Ах, но врагами изобилия редко оказывается банальная бедность, не так ли? Нехватка, нужда – это не о деньгах. Может, мы не хотим жертвовать временем. Или репутацией. Или самый опасный враг внутри нас – вера в нашу несостоятельность.
Пуччини говорит об изобилии, будто имеет в виду музыку, живопись или рассказы. Или это одно и то же? И отсутствие недостатка в еде, вине и разговорах в Саду связано с красотой на столе с подарками?
Музыка продолжается, унося меня на волнах грусти и тоски.
– Не хочу думать о врагах в таком месте. – Я не могу оторвать глаз от Паваротти и его партнерши. – Здесь все красиво и идеально.
– М-м-м… – Пуччини складывает руки на талии. – Сад может быть идеалом, да. Но может быть и протестом. Иногда Сад значит сдаться. Хотелось бы надеяться, что иногда ад – возрождение.
Будто в ответ на его литанию, из теней справа от меня выходит существо на четырех ногах и проходит перед нами. Свет фонарей освещает гладкую шерсть большой кошки, испещренную темными пятнами.