Нервные мурашки пробегают по коже и пропадают, как электрический заряд. Тетрадь – мой подарок Саду. Понравится или нет моя история Агате Кристи, одобрит ли она мой творческий процесс – наконец-то это неважно.
И внезапно я понимаю, почему все в Саду говорили о щедрости. Сочинять сцены, которые не войдут в конечный текст, писать черновые варианты, рисковать творить, хотя, может быть, из этого ничего не выйдет, беспечно вытворять – красками ли, глиной, словами, нотами, зная, что несмотря на тяжесть труда, что-то все равно будет потеряно… Это и есть щедрость и любовь к твоей аудитории.
Агата улыбается шире, будто читая мои мысли, и протягивает ладонь.
Я отдаю ей тетрадь.
– Здесь только начало. Но я не хотела терять время.
– Хм-м, – она кивает, пробегая пальцами по обложке. – Время не потрачено зря, если в результате ты продвигаешься ближе к своему произведению.
– Нет, я имела в виду – я переживала за Сад. И за Ч.
Ногтем она перелистывает обложку, просматривает содержимое первой страницы, подставляя тетрадь под свет свисающих фонарей.
– Египет? – Она смотрит на меня и улыбается.
Я киваю, чувствуя ком в горле. Почему я так переживаю? Я же не отдаю мою историю, не расстаюсь с ней. Она все еще моя.
Я не чувствую потерю.
Огонь в груди, подступающие к горлу слезы – это и радость, и уязвимость. Я расширяюсь, и одновременно меня держит в рамках имя, определяющее меня.
Агата возвращает мне рукопись и отходит в сторону, освобождая путь к столу с подарками.
Я делаю шаг. На столе все эстетично расставлено так же, как я разложила много ночей назад. Нахожу пустое место, идеальное по размеру для моей зеленой тетради, и ставлю рукопись между других листов.
Я вдруг чувствую, будто кладу цветок или свечку к их собратьям, когда в честь умерших люди несут к местам памяти цветы и свечи.
Но здесь все наоборот.
Сад чествует жизнь.
Эти подарки славят присутствующих здесь художников, их животворящую созидательную силу.
Я провожу пальцами по обложке тетради, но отпускаю. Отхожу от стола. Перевожу взгляд на Агату, затем осматриваю Сад.