Сумеречный Сад

22
18
20
22
24
26
28
30

Я беру его за руку.

– На чем вы играли?

– На арфе – чтобы успокоить тревоги, и пел – чтобы напомнить о красоте и доброте.

– Да. Я тоже пыталась.

– Получается, мы оба провалились.

Тишина говорит за нас.

В другой жизни Садовник рассказывал мне о риске. Но этот риск – больше, чем я себе представляла.

Теперь я вижу. Даже если художник преодолеет сдержанность и поделится своей работой, обуздает страх, что его творение некачественно и ничего не стоит, сможет принести, показать, подарить ее миру, даже тогда есть шанс, что сама работа собьется с пути. Что песня не утешит, история не излечит, а картина не заговорит. Боль, которую создатель испытывает, когда плод его трудов терпит неудачу, – совсем особенная. Будто ранят не тебя, а твоего ребенка. Тело не твое, но почему-то куда мучительнее.

– Нас обоих повесят? – спрашиваю я, не в силах думать больше о неудаче.

Он не сразу отвечает.

– Может быть.

Как мне ему объяснить? Когда за мной придут, я должна рассказать еще одну историю. Я должна убедить их, что я Ренпет, и Экисибетта забрала меня и вырастила в далекой стране, где время течет по-другому, и девочка может вернуться женщиной. Но как я могу подтвердить свое заявление?

Аллергия на авокадо? Я фыркаю в темноту.

Но есть ли у меня выбор? Эта последняя история может спасти мне жизнь.

За мной приходят много часов спустя. Пожалуй, сейчас утро. Здесь невозможно сказать наверняка. Мой новый друг, Ихи, помогал мне ходить время от времени, поэтому моя спина болит, но функционирует.

Трехногий табурет перекинут через стену. Ножки примотаны к потрескавшемуся сиденью – я не уверена, что конструкция меня выдержит.

– Не думай даже, старик, – предупреждает невидимый голос по ту сторону стены.

Мог бы и не беспокоиться. Ихи даже не встал на ноги.

Я встаю на стул, проверяю на прочность, затем поднимаю верхнюю часть туловища над стеной.

Оборачиваюсь, чтобы кивнуть Ихи в знак благодарности.