Сумеречный Сад

22
18
20
22
24
26
28
30

Он молчит.

Я оглядываю его лицо: грустная улыбка, сочувствие в глазах.

Качаю головой. Он не понимает.

– Одно дело – написать историю, нарисовать, спеть и знать, что ты мог сделать лучше, что творение не оправдало твоих ожиданий, но ты выучил урок – и следующая работа будет лучше предыдущей. Таков провал, это тяжело. Но совершенно другое дело – знать, что ты ограничен. Что твой талант никогда не оправдает твоих ожиданий, желаний. Что ты не гений и не создашь ничего великого.

Слова льются потоком – я не говорила так много с обезглавливания в Египте.

Сэм держит меня за руку, но смотрит в сторону, будто я задела его своими словами.

– Да. – В его согласии слышится затаенная злоба. – Да, это великое разочарование. И я видел художников, уничтожавших очень милые произведения из-за этого разочарования.

Я даю его словам повиснуть в воздухе Сада.

Милые произведения.

Были ли художники, которых упомянул Сэм, обмануты, думая, что их неудавшиеся работы ничего не стоят? Что их следует уничтожить?

Заключался ли обман в убеждении, что только великие творения имеют право на жизнь?

Я создала историю и верила, что она сможет вылечить Рехетре. Я не смогла исцелить ее. Но больно признавать, что я не обладаю талантом, чтобы написать такой рассказ, как бы мне ни хотелось.

– Мы можем делать только то, что в наших силах, – Сэм говорит мягче.

– А если наших сил недостаточно?

– Тогда их недостаточно.

Напротив нашей скамейки мужчины несут на платформу трубы, саксофоны, тромбоны. Вскоре они начинают играть композицию «Chattanooga Choo Choo» в стиле большого джаз-бэнда. Слышны крики одобрения от утонченных гостей, и через пару минут лужайка превращается в импровизированный танцпол.

Розовый рассвет Древнего Египта далеко-далеко. Был ли он настоящим?

Мои родители? Действительно они?

– Подозреваю, ты не потанцуешь? – Сэм говорит тихо, но шутливо.

– Ох, нет. – Я бросаю на него взгляд. – Прошу прощения, я не… я не умею танцевать, да мне и не хочется сейчас.