Сорок одна хлопушка

Сдерживая слёзы, он погладил по голове меня, Цзяоцзяо и Тяньгуа, повернулся и ушёл. Сноха Хуан Бяо проводила его взглядом и растроганно сказала:

– Воистину чувственный и порядочный мужчина…

Поев, мы вернулись к гробу нести караул и жечь бумажные деньги.

Во дворе собирались всё новые люди. После смерти жены Лао Ланя немецкие овчарки перестали лаять. Они лежали на земле, положив головы на передние лапы, и полными слёз глазами смотрели на людей во дворе печально и дружелюбно. Собаки понимают людей, и это несомненно. Целая толпа несла бумажные фигурки слуг и животных, пытаясь найти, куда их поместить.

Впереди выступал мастер этих бумажных фигурок, бодрый и крепкий старик небольшого роста, бегающие туда-сюда глаза, сразу видно – мастер своего дела. Череп гладкий, как электрическая лампочка, бородка из десятка волосков, как у крысы. Мать махнула ему рукой, приглашая поставить бумажные изделия рядами у западной пристройки. Бумажные лошади размером с настоящих. Белая грива, чёрные копыта, глаза цвета яичной скорлупы. Телом взрослые лошади, а по выражению глаз – жеребята, озорные и милые. Объектив камеры устремился на этих лошадей, на мастера по бумажным фигуркам, потом переместился на человечков из бумаги. Их было двое: мальчик и девочка. Мальчика звали Лайфу, девочку – А Бао.[77] Их имена были написаны у них на груди. Говорили, что этот мастер, похожий на крысу, не знал ни одного иероглифа, однако ежегодно на Праздник весны продавал торговцам на рынке добрые пожелания дуйлянь. Эти надписи были не выведены, а сфотографированы с дуйлянь других. По сути, он был талантливый художник, деятель изобразительного искусства. О нём рассказывают много, столько мне вам и не рассказать. Было ещё денежное дерево[78] с бумажными ветвями и листьями из металлических монет с отверстиями, которые ослепительно поблёскивали под солнечным светом.

Мать ещё не распрощалась с этими мастерами по бумажным фигуркам, как в ворота вошли другие. В их облике было заметно иностранное влияние, верховодила у них девица, недоучившаяся в художественном институте, коротко стриженная, с двумя кольцами в ушах, в короткой рубашке, по сути, сшитой из куска старой рыболовной сети и какой-то тряпки, в джинсах, из которых выглядывал пупок, с потрёпанными внизу, как швабра, штанинами и двумя дырками на коленях. Эта девица всю кампанию и организовала. Её люди внесли вслед за ней лимузин «Ауди A6», громадный телевизор, музыкальный центр и тому подобное. Но это всё, считай, не диво, дивом были два бумажных человека, тоже мужчина и женщина: мужчина в европейском костюме и кожаных туфлях, лицо напудрено, губы накрашены; женщина в белой юбке с полуобнажённой белой грудью. Они выглядели как жених и невеста на свадьбе, а не фигурки на похоронах. Было очевидно, что репортёрам были значительно более интересны мастера иностранного влияния, чем мастер старой школы, они бросились их снимать и вставая на колени, и крупным планом. Журналиста интересовала съёмка людей, впоследствии он стал известным фотографом-портретистом. Бумажные фигуры заполнили весь двор. В это время Яо Седьмой привёл главного музыканта с сона[79] за поясом и буддийского монаха в старой кашье с чётками в руках, пропустил их в щель между бумажными фигурами и подвёл к матери. Мать вытерла испарину со лба и крикнула в сторону восточной пристройки:

– Старина Ло, выйди, помоги мне присмотреть за всем!

Под лучами палящего полуденного солнца я сидел перед гробом и автоматически бросал бумажные деньги в таз, наблюдая происходящее во дворе и иногда поглядывая на сидящую напротив Тяньгуа. Она устала и то и дело зевала. Сестрёнка не знала, куда и сунуться. Брызжущая энергией жена Хуан Бяо, которая распространяла вокруг густой запах мяса, маленьким вихрем носилась туда-сюда по гостиной. Лао Лань громко говорил где-то в доме, я не знал, кто его слушает. Входящих и выходящих было так много, что всех и не упомнишь. В тот день дом Лао Ланя походил на штаб крупного сражения – тут и советники, и сотрудники, и помощники, и представитель местного правительства, и видные люди общества, просвещённая интеллигенция – кого там только не было. Я увидел, как вышел из восточной пристройки отец, сгорбившийся и мрачный. Мать скинула верхнюю одежду, оставшись в белой рубашке, заправленной в чёрную юбку, лицо раскрасневшееся, как у только снёсшей яйцо курицы, способная, пылкая. Она указала главным мастерам, застывшим как истуканы, на отца, остановившегося перед бумажными фигурами:

– Идите с ним, он рассчитается.

Отец, ни слова не говоря, повернулся и вошёл в восточную пристройку. Двое мастеров или искусствоведов неторопливо переглянулись и последовали за ним. Мать громко заговорила с Яо Седьмым, руководителем оркестра и монахом. Её голос звучал пронзительно, громом отдаваясь в моих ушах. Мне уже хотелось спать.

Наверное, я немного задремал, потому что, снова бросив взгляд на двор, обнаружил, что бумажные фигуры сложены вместе, и освободилось немало свободного пространства. Там поставили два стола и десяток складных стульев. Только что палившее солнце уже скрылось за тучами. Небо в июле непостоянно, как женское лицо. Жена Хуан Бяо вышла во двор, сделала круг по нему и, вернувшись, заявила:

– В такой день уж не пошёл бы дождь.

– Дождь соберётся или девка замуж захочет – не удержишь, – поддержала разговор внезапно появившаяся у входа в гостиную молодая женщина в белом халате с завитыми волосами, накрашенными чёрным губами и усыпанным прыщами лицом. – Президент Лань где?

Жена Хуан Бяо быстрым взглядом окинула пришедшую и пренебрежительным тоном сказала:

– А, это ты, Фань Чжаося. Зачем пожаловала?

– Тебе можно прийти, а мне нельзя, что ли? – с тем же пренебрежением проговорила Фань Чжаося. – Президент Лань позвонил и велел прийти побрить его.

– Не надо прикидываться, что тебе приказали, Фань Чжаося! – вспыхнула разъярённая сноха. – На президента Ланя обрушилось такое несчастье, у него два дня ни рисинки во рту не было, ни глотка воды не выпил… Куда ему о бритье думать?

– Вот как? – презрительно бросила Фань Чжаося. – Президент Лань самолично звонил мне по телефону, что, я его голос не узнаю?

– У тебя, случаем, не жар? – ехидно поинтересовалась жена Хуан Бяо. – При жаре бывают фантазии, чего только не привидится.

– Тьфу! – сплюнула Фань Чжаося. – Отошла бы ты в сторонку да охолонула, а то спешишь в хозяйки дома записаться, усопшая ещё остыть не успела!