Я погрузила отца в глубокое прошлое, в тот час, когда он впервые увидел мою мать – блистательную, уникальную, с поразительно длинной царственной шеей, перетянутой нитями крупного жемчуга, семнадцатилетнюю девушку, к которой он робел подойти. Все эти детали он рассказал мне сам, не открывая глаз.
В моменты погружения он бывал пугающе откровенен. Но потом я начала спрашивать о действительно важных вещах.
Я узнала о диагнозе мамы, о том, как он хотел выстрелить себе в рот после ее похорон, но каждый раз не мог заставить себя нажать на курок. Не из-за детей – он боялся, что по мстительной божьей воле умрет не сразу. Он поведал о том, как много денег выманили, высосали из него Жюль, Тереза и их поганая шайка мартинистов, которых погнали пинками из Санкт-Петербурга за неуплату налогов, а в Париже не захотели принимать местные магистры ордена. Во Франции они вроде масонов, только отдают предпочтение магическим ритуалам, а не светским беседам. Там‑то разоренные изгнанники и нашли моего отца на самом дне его отчаяния – пропитанного абсентом, но все еще живого и при деньгах.
Впрочем, узнала я, теперь и мы значительно обеднели. Отец перестал вести дела, фамильные средства, вместо того чтобы приносить прибыль, все время уходили на непомерные траты: на ящики французских вин, на деликатесы, на драгоценности для Терезы и сигары для Жюля.
Будто этого мало, папа оплатил даже издание нескольких выпусков их журнала для медиумов Spiritum, в котором публиковались пространные очерки о путешествиях в загробный мир и который не принес ни злотого из обещанной Жюлем выручки.
Отец истаивал, как сальная свеча, которую жгли, жгли и жгли без всякой жалости.
Но стоило ему даже не возмутиться, задуматься, как Тереза оказывалась рядом – с ее вечными змеиными ласками, щедрым женским телом, жгучим абсентом, ледяной водкой, шипучим шампанским, вязким гашишем, кокаином и бездумными плясками; плясками, которые перемежались долгими томными разговорами о сущности бытия.
Тереза считает его умным, невероятно умным, проницательным и высокодуховным человеком. Она говорит так, проводя острым ногтем по краешку отцовой губы, вызывая у него улыбку. Снова и снова.
Зачем я пишу это, подавляя спазмы и позывы, то и дело откладывая перо и снова за него хватаясь? Я должна помнить, ни в коем случае не должна забывать, что может сделать с человеком настоящая ведьма.
Но я не ведьма. Я брала воспоминания отца о Терезе, сминала их, выворачивала наизнанку и возвращала ему. Они ведь и так были лживыми, я лишь открывала ему затуманенные глаза. Я говорила ему правду и была уверена в каждом слове.
Напитки и курения вновь становились отравой, пляски из духовных становились языческими, а «любовь» Терезы – корыстью.
Я вытащила из тайника, куда припрятала драгоценности матери – пожалуй, мой единственный бесспорно дальновидный поступок, – ее кулон с хризопразом и стала носить его на длинной цепочке. Каждый раз, вручив отцу чашку чая с мелиссой и валерианой, я сначала сажала ему на палец одну из моих бабочек. Говорила, что бабочкам нравятся его руки. Отец верил. Потом начинала крутить цепочку, подражая ритму радужных крыльев, и раз за разом погружала отца в целительный сон, состояние, в котором он слушал и слышал меня.
Первой настоящей победой был отъезд сразу двоих наших извечных гостей – фальшивого итальянца под псевдонимом Херувим, вроде бы бывшего балетного танцора, и его подружки, от которой вечно пахло «курениями», экзальтированной поэтессы. Она, кажется, хотела публиковать свои бездарные вирши в Spiritum, но тот пришлось закрыть. Что ж, и без этого журнала любителям дурного чтива будет чем себя развлечь.
Я нашла и прочитала один выпуск. Большей чуши в жизни не видывала! Зато узнала, что Жюль и Тереза пытались заработать денег, продавая членство в своем ордене по почте. Даже интересно, купился ли хоть кто‑нибудь на такое откровенное жульничество.
Но я отвлеклась. Оказывается, даже от самых кошмарных воспоминаний так легко отвлечься. Будто мое сознание само укрывается от совсем недавнего прошлого карнавальной маской.
Однажды, кажется, это было воскресенье, я пряталась в соседней от гостиной комнате – проникла туда через тайный коридор и сидела тихо, как мышь.
Участники сборища были уже сильно навеселе, и голоса их звучали неразборчиво. Я прикрыла глаза, чтобы ничто меня не отвлекало от модуляций голосов. Говорили трое: звонкой пташкой разливалась Мельпомена, глухо рокотала Тереза, потявкивал Жюль. И тут я услышала моего отца. Его тон был уверенным, даже резким. Жюль, судя по всему, принялся что‑то ему возражать, но отец прервал его парой хлестких фраз. Месье вдруг не выдержал, и через несколько мгновений дверь гостиной распахнулась, давая мне больше звуков.
– Ну зачем ты так с ним, мой милый, – проворковала проклятая ведьма.
– Тереза, прекрати. Я больше не потерплю…
Тут дверь гостиной завершила свой полет и захлопнулась, оставляя мне одни только отголоски. Но я была счастлива. Буря в раю – именно то, чего я и ждала.