– Не трусь, Пушистик, – велит она. – Идем.
Мы выходим за кованую калитку и направляемся в сторону парка. Идти недалеко, минут пять, но мама отчего‑то очень спешит, делая широкие быстрые шаги, а я едва за ней поспеваю, почти переходя на неуклюжий бег. Одна букля выбилась из моей прически, сползла на лицо и теперь шлепает меня по носу, загораживая обзор, но я почему‑то терплю, не желая отвлекать маму. Я будто стала младше, меньше, совсем несмышленышем, каким была в начале элементарной школы. А ведь мне уже двенадцать и я должна ей помогать!
– А поверенный теперь будет папиным адвокатом? – решаюсь спросить я.
Мама передергивает плечами:
– Не думаю, у него совсем…
– Пани Бергман, пани Бергман! – раздается позади мужской голос.
Мама вдруг стискивает мою руку, так что я пищу от боли. А она шагает дальше все быстрее.
За нашими спинами раздается приближающееся топанье.
– Пани Бергман, всего пару слов!
– Не оборачивайся, – велит мама сквозь зубы.
Некто обгоняет нас. Я вижу молодого мужчину в грязных ботинках, с блокнотом в руках и щетиной на лице.
– Пани Бергман, всего пару вопросов!
Что ему нужно? Когда мы раньше вместе гуляли, маме часто улыбались незнакомцы и, бывало, даже пытались подарить цветы. Но теперь все иначе.
– Вы знали, что ваш муж принадлежит к радикальной религиозной ячейке? Он посвящал вас в свои планы?
Мама молча продолжает идти, но мужчина с блокнотом преграждает нам путь:
– Сами вы исповедуете иудаизм? Редакции стало известно, что вы еженедельно справляли шаббат.
Все так же стиснув челюсти, мама тянет меня влево, намереваясь перейти дорогу и оторваться от незнакомца. Но тот не отстает:
– А это ваша дочь, так? Именно она послужила причиной мести отца?
Мы почти бежим.
– Всего одно интервью, пани Бергман! Вы можете высказаться в защиту мужа!