– Уж извини, такого не бывает.
Нужно как можно быстрее доставить Сару домой. Довольно на сегодня приключений. Вот только что мы скажем ее бабушке? Что увели двенадцатилетнюю девчушку в ночь, в город, где она порезалась, судя по всему, о какую‑то отравленную проволоку? Да пани Бергман нас живьем в печи сожжет и будет абсолютно права!
Но встречают нас иначе. Завидев на пороге зареванную и опухшую Сару, проснувшаяся бабушка Шошанна распахивает объятия:
– Ой вей, ты ж мое несчастье! Спасибо, что вернули, – это уже нам.
Юлия кое‑как объясняет, что Сара поскользнулась в темноте и напоролась на что‑то острое и теперь у нее крапивница. Бабушка понятливо кивает и готовит марлевые примочки с содой. Все нужные манипуляции она проделывает, ни на секунду не прекращая причитать на идише, время от времени припоминая того самого «шлимазла».
Через какое‑то время Сара устроилась на высокой бабушкиной железной кровати, вся обложенная подушками и облепленная содовыми примочками. Она не спит и не плачет, а сосредоточенно глядит в потолок. А мне не хватает духу сказать ей что‑то вроде: «Ну, теперь поправляйся. А я пошла» – и уйти.
Будто расслышав мои мысли, Сара чуть поворачивает голову так, чтобы не сползли примочки, и сипит:
– Не уходи, Магда, пожалуйста. Побудь со мной.
– Что за глупости, – фыркаю. – Конечно, не уйду. Посижу, пока ты не заснешь. Ну и приключение вышло, правда? – и зябко передергиваю плечами, нисколько при этом не рисуясь. Меня действительно передергивает от одной мысли о произошедшем. Пола пальто бьет меня по груди, и я вспоминаю о предмете, который поместила во внутренний карман. – Заодно надо глянуть, что ты такое секретное выудила из логова Душечки. Наверняка она очень боялась воров, раз оставила такую ловушку. Вдруг здесь ответы на все наши вопросы?
Подмигиваю Саре, чтобы хоть немного ее приободрить, и сажусь на край ее постели, закинув ногу на ногу, совсем как мужчина, чтобы повеселить ее. Но Саре не до смеха.
Тогда я вынимаю из кармана уляпанную кровью толстую тетрадь в сиреневой обложке, открываю ее:
«15 октября 1907 г.
Здраствуй, дорогой задушевный друг! Уверена, что ты станешь мне самым блиским другом и слушателем, ведь иначе и быть не может!»
Сердце делает кульбит в предчувствии чего‑то дурного. Будто кто‑то подошел ко мне со спины, положил тяжелые ладони на плечи и спросил:
«Ты действительно хочешь знать, что там?»
«Я должна».
И я принимаюсь читать. Чем дальше я читаю, тем отчетливей осознаю, что знаю Викторию. Очень близко знаю. И теперь даже ближе, чем когда‑либо хотела. И она вовсе не выбралась из чертогов ада, как я успела навоображать в своей одиночной палате под действием барбитуратов, – она тоже человек со своей собственной историей.
События с отцом Сары развиваются на ее глазах, и ей уже вряд ли удастся оправиться, отряхнуться и жить как ни в чем не бывало, а Виктория видела и переживала из года в год такое! Неудивительно, что из просто вредной малявки получилась… пани Новак. На моих глазах крошечная ядовитая гусеница обращалась в бесчувственный кокон, чтобы однажды стать смертоносной бабочкой.
Я была маленькой, когда шла война, но она действительно шла, и на ней воевал отец, а эта женщина, будучи в том же возрасте, что и я сейчас, прошла сквозь нее по локоть в чужой крови. Понимая чувства людей не лучше, чем мир насекомых, она собирала себя по частям, заимствуя то имя, то интересы, то таланты, то манеру поведения и прозвище, пока не сложилась из этих разрозненных фрагментов, будто церковный витраж, в самой сердцевине которого есть изъян, который и делает всю композицию не красивой, а пугающей.
Перелистнув последнюю страницу, я будто увидела картину целиком и страшно разозлилась. Черт подери, да если бы пани Ковальская не экономила, подбирая наставниц и прочий персонал, да заодно получше проверяла бы документы, эта парочка не пробралась бы в пансион и Виктория не загубила бы столько человек. Даже ее брат, с детства неловкий и тощий Виктор, был бы цел.