Виктория так долго ждала ответа, хоть какого‑то варианта, подрабатывая в школе и, чтобы не потерять сноровку, повторяя манипуляции по гипнозу и внушению с Сарой. Но совсем недавно, может быть, только сегодня, она получила этот высокомерный, желчный, но все же положительный ответ – ей дадут место и… Как Сара сказала из ее комнатушки? «Здесь какие‑то чемоданы».
Она собирается уезжать прямо сейчас. Сложила одежду, белье, какие‑то мелочи, а сверху положила самое дорогое – свой дневник, что вела с одиннадцати лет, и письмо с приглашением. И куда бы она ни уходила на ночь глядя – может, просто зашла к соседке сверху, – она вот-вот исчезнет навсегда. Ее поимка и наша месть – вопрос всего нескольких часов! Мы должны немедленно остановить ее!
Осторожно поднимаюсь с кровати, чтобы идти к Юлии, а Сара во сне переворачивается на бок и тихо плачет. Поправляю примочку на подсыхающем волдыре. «Папа…» – скулит моя малявка. У меня внутри все переворачивается, но я сжимаю челюсти и выхожу.
На часах три утра. Мертвый час, ведьмин час. Юлия не спит. Она внимательно выслушивает меня и кивает:
– Сначала идем к ней домой. Если она еще там, подстережем, когда будет выходить с чемоданами, затащим в подворотню и там задушим. Вот чулок. Если не получится, топор еще при мне. Если же она уже убежала в сторону вокзала, придется как‑то ловить ее там. Документов у нас нет, так что на поезд нам не попасть.
Сказав это, она будит Франтишку. Та спросонья хмурится и ворчит как щенок.
– Зачем? – шепчу. – Оставь ее!..
– Мы не вернемся, – спокойно говорит моя сообщница.
Это логично – ни к чему приводить в этот штетл кровавый след. Значит, мы все же обманули Сару и с ее бедой ей придется справляться самой. Как горько. Но на кону десятки, а возможно, сотни и тысячи жизней!
Укутав хорошенько Франтишку, мы уже готовы идти, как вдруг снова раздается громовой стук в дверь. Черт, это полиция! Ловит беглянку или нас за то, что разбили стекло! Быстро отступаем и запираемся, хоть и ясно, что это бесполезно. Если нас захотят арестовать, то непременно арестуют. Но вот из кухни семенит пани Бергман – ее шаги не перепутать.
Женщина отпирает дверь и ахает. В ответ ей раздается молодой мужской голос, он говорит на идише. Ничего не понять!
Они тихо переговариваются, а потом пани Бергман пропускает их в дом. Шагов много, идут трое, не меньше. Судя по звукам, они заходят в комнату, где спит Сара. Зачем? Это не полиция, те говорили бы на польском.
– Это бундовцы. Помнишь? Те самые, с площади. – Видя мое недоумение, Юлия поясняет: – Подумай сама, больше некому. Они что‑то затевают, как и мы.
Что ж, вот и славно, возможно, именно они помогут Саре. Возможно, ее ритуал, о котором она говорила, все же сработал, только призвал не нас, бесполезных, полубезумных девиц, а крепких парней, подкованных в политике.
Когда все шаги стихают, мы с Юлькой пробираемся к небольшому оконцу, что смотрит на темную улицу. Снаружи стоят еще мужчины, их темные силуэты виднеются в отблесках одинокого фонаря на краю улицы. Сейчас нам не уйти. Голоса гудят в комнате за закрытой дверью, но тут раздается неожиданно звонкий и отчетливый голос пани Бергман:
– У него остались только мы двое, пусть знает! Говорите по-польски.
Юлька кивает мне на ситцевую занавеску в цветочек, что прикрывает вход на кухню, поближе к источнику звука. Неплохое укрытие. Главное, чтобы Тишка не пошла нас искать.
Мы жмемся к тонкой стене, разделяющей комнаты, чтобы не пропустить ни слова.
– Хорошо, – басит молодой голос. – Действовать нужно сегодня, сейчас. Пана Бергмана задержали по подозрению в убийстве и пытались добиться признания, но он так его и не сделал. Все это время вашего сына держали в камере участка, но до нас дошли сведения, что уже утром его конвоируют в другое место, где учинят быстрый суд, а приговор незамедлительно приведут в исполнение.
– Но ведь суд… – робко возражает бабушка Шошанна.